Советская деревня глазами ВЧК Том 3 Книга 2. 3

В январе 1933 г. исход колхозников из областей, где свирепствовал голод, ускорился. 22 января Сталин составил от имени Центрального Комитета партии и правительства директиву, приказывающую немедленно положить конец массовому бегству крестьян с Украины и Кубани «за хлебом». «До ЦК ВКП и Совнаркома ДОПЕЛИ сведения, — писал Сталин, — что на Кубани и Украине начался массовый выезд крестьян «за хлебом» в ЦЧО, на Волгу, в Московскую область, в Белоруссию. ЦК ВКП и Совнарком не сомневаются, что этот выезд крестьян, как и выезд из Украины в прошлом году, организован врагами Советской власти и агентами Польши с целью агитации «через крестьян» в северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти»28. В тот же день Г. Ягода разослал полномочным представительствам ОГПУ циркуляр № 50031, предписывавший перехватывать всех «беглецов» с Украины и Северного Кавказа. После «фильтрации» пойманных «закоренелых контрреволюционеров» надлежало арестовать и отправлять в лагеря; «тех, кто откажется вернуться домой», следовало выселять в деревни для спецпереселенцев в Казахстане, а остальных — «отправлять домой» (док. М 63). На следующий день Политбюро Компартии Украины запретило продавать крестьянам билеты на поезд29. ОГПУ организовало на местах специальные патрули для поимки беглецов, прежде всего вокруг вокзалов и на дорогах; был создан десяток «фильтрационных центров». Уже за первую неделю было поймано 25 000 беглецов (док. JV? 64). За два месяца число пойманных возросло до 225 000; из них 80% были отправлены домой (док. № 104). Ежедневные сводки ОГПУ о «мерах по предотвращению массового бегства крестьян», адресованные непосредственно Сталину и Молотову (док.
22

№ 64, 65, 66, 69, 71, 72, 73, 75, 79, 90, 99, 104) ничего не сообщают о физическом состоянии пойманных. В этой чрезвычайно напряженной обстановке, когда голод начинает свирепствовать в районах, и без того истощенных в ходе кампании по выполнению плана хлебозаготовок, на самом высоком уровне начинается разработка нового грандиозного плана: в начале февраля 1933 г. Политбюро принимает решение о выселении одного миллиона человек в Казахстан (док. № 70) и еще одного миллиона — в Западную Сибирь...30 Напомним, что с октября—ноября 1932 г. выселение шло в ускоренном темпе, особенно на Северном Кавказе (Кубань), на Украине, в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях (док. № 113, 114). Выселениям этим, производимым в рамках карательных операций против людей, срывающих план хлебозаготовок, подвергались не только «кулаки» (что вообще могло означать это слово в конце 1932 г., в описанной выше обстановке?), но и огромное множество крестьян-единоличников и колхозников, которые в той или иной мере «не выполнили» своих «обязательств перед государством», а зачастую все без исключения жители деревнь, записанные на «черную доску». Кроме того, в январе 1933 г. началась кампания «паспортизации» жителей «режимных» городов, в ходе которой выселению подвергался новый контингент нежелательных элементов (в первую очередь «бывшие кулаки, бежавшие с мест, назначенных им для проживания»). Проект нового, массового переселения, выработанный в первой половине февраля 1933 г. верхушкой ОГПУ и ГУЛАГа (док. № 70, 74), был столь грандиозным, что сами Ягода и Берман признавали: «Для уточнения плана переселения и окончательного выяснения реальных возможностей удовлетворения выявившихся при предварительной проработке потребностей в денежных и материальных ресурсах необходимо создать специальную комиссию» (док. № 74). Докладная записка ОГПУ № 50073 от 13 февраля 1933 г., подписанная Ягодой и Берманом, описывает основные мероприятия, связанные с размещением двух миллионов спецпереселенцев в Казахстане и Западной Сибири. Следовало выстроить не меньше тысячи спецпоселков, построить в одной лишь Западной Сибири 125 000 двухквартирных домов; для перевозки переселенцев и их вещей от железнодорожных станций до места поселения требовалось 90 000 лошадей, 2416 грузовиков, 1200 тракторов. Выполнение этого проекта было сопряжено с таким обилием финансовых и материально-технических проблем, «планы обустройства» переселенцев были настолько нереалистичны, а политическое руководство на местах высказывало столь сильные сомнения в возможности разместить такое множество переселенцев31, что в начале мая 1933 г. планы переселения были существенно сужены: секретная инструкция от 8 мая 1933 г. за подписью Сталина (от Центрального Комитета) и Молотова (от Совета Народных Комиссаров) предписывала резкую остановку начатого процесса: возлагая (по уже не раз опробированному сценарию) ответственность за «перегибы» в репрессиях последних месяцев на местных партийных работников, которые «не разобрались в новой обстановке... более не требующей массовых репрессий», вожди партии требовали за два месяца уменьшить число арестованных в два раза (от 800 000 довести его до 400 00032) и «немедленно прекратить массовые высылки крестьян», ограничив число переселенцев 12 000 семей (или 48 000 человек). «Наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников. Дальнейшее применение острых форм репрессии может свести к нулю влияние нашей партии в
23

деревне»33. Согласно справке Секретного политотдела ОГПУ от 21 апреля 1933 г. (док. № 114), начиная с октября 1932 г. высылке подверглись 147 283 человека — количество, разумеется, гораздо меньшее, чем предусматривал грандиозный план февраля 1933 г., но все же свидетельствующее о том, что, несмотря на истощение сельского населения, численность которого значительно уменьшилась из-за голода, общая политика по отношению к нему оставалась неизменной.
В последние годы голод 1932—1933 гг. стал предметом многочисленных публикаций в России и в особенности на Украине34. Документы, опубликованные в третьем томе «Трагедии советской деревни» позволили, основываясь на различных источниках (протоколы и резолюции Политбюро, переписка основных партийных и советских руководителей: Сталина, Кагановича, Молотова — с руководителями Украинской компартии, резолюции областных комитетов партии и компартии Украины, и проч.), восстановить ту цепь политических решений, которая стала источником последнего великого голода в Европе, приведшего к гибели, по приблизительным оценкам, которые еще нуждаются в дальнейшем уточнении, от 5 до 7 млн человек. Документы, которыми мы располагаем сегодня, убедительно доказывают полную ответственность за случившееся всей советской верхушки, и прежде всего лично Сталина: с начала 1932 г. всех руководителей партии и правительства неоднократно предупреждали с разных сторон, на основании разных источников и на разных уровнях, о том, что если совершенно неисполнимые планы по хлебозаготовкам, навязанные Украине, Северо-Кавказскому краю и приволжским областям — главным зерновым районам СССР, уже истощенным как хлебозаготовками 1931 г., так и сильной засухой, — не будут уменьшены, этим районам грозит голод. Представленные в настоящем томе документы, составленные ответственными работниками ОГПУ в марте—июне 1933 г. (док. № 84, 85, 86, 88, 88, 93—97, 101, 102, 105, 107, 112, 115, 117, 121, 125, 126, 135) и посвященные «продзатруднениям» (термин «голод» возникает в названиях сводок лишь в исключительных случаях, даже если он употребляется в самом тексте сводки; ср. док. JV? 125), не вносят в общую картину никаких существенных изменений. Они подтверждают, что, с точки зрения работник ОГПУ, ответственность за голод ложилась на самих крестьян, которые вели «тихую» войну с Советской властью, войну на измор (формулировка из письма Сталина писателю Шолохову от 6 мая 1933 г.) и потому не заслуживали помощи. Документы эти свидетельствуют о том, что в самый разгар голода главной и первостепенной заботой властей были репрессивные меры. Как с замечательной проницательностью и поразительным мужеством писал один сельский врач в перехваченном ОГПУ письме Канторовичу, наркому здравоохранения Украинской ССР, «очень распространена среди руководящих и рядовых работников политически вредная «теория», что в голоде виноваты сами голодающие, не хотели, мол, работать, говорят, а раз так — пускай дохнут, не жалко [...] Какой-то коммерческий, чисто эксплуататорский подход к голодающим. Их рассматривают не как людей в несчастье, а только как живую силу, которую нужно использовать для работы. Отсюда не борьба с голодом, как с народным бедствием, а только задание восстановить живую силу, причем лошадь в б лыпем почете, чем человек. За потерю лошади наказывают, а за массовую гибель людей никого не наказывают» (док. № 128).
24

К числу самых потрясающих документов, сохранившихся в архивах ОГПУ—НКВД относятся письма голодающих крестьян сыновьям, служащим в Красной армии; письма эти были перехвачены военной цензурой, тщательно следившей за тем, чтобы информация о происходящем в районах, охваченных голодом, не распространялась по стране (док. № 81). В простых и неуклюжих словах крестьяне описывают ужас своего положения, говорят о покорном ожидании неизбежной смерти: «Ты спрашиваешь, почему у нас дело плохо в отношении хлебозаготовок. Это потому, что у нас в колхозе почти все люди разбежались еще в 32 г., даже раньше, и работать некому, а план был большой [...] сильно ударили по крестьянству по выполнению всех кампаний и сильно ударили по классовому врагу [...] Забрали весь хлеб и сейчас [...] люди голодные». «Все взяли, что могли, и отдали нас на голодную смерть». «Люди сейчас полоумные, а работать заставляют, за невыход на работу выкидывают из колхоза и сажают в тюрьму, и забирают все мертвое и живое. А что делается в тюрьме — расстреливают и от голода умирают» (Там же).
Относительно малое число документов, посвященных голоду, в архивах ОГПУ объясняется стремлением сохранить истинное положение дел в тайне. В этом смысле весьма характерны инструкции, которые Всеволод Балицкий, начальник ГПУ Украины, дает своим подчиненным. «[Я] предложил, — пишет Балицкий Ягоде, — начальникам областных отделов по этим вопросам [о продзатруднениях. — Авт.] информировать только первых секретарей обкомов и только устно, после тщательной проверки передаваемых сведений, для того чтобы наши записки не «бродили» по аппаратам и, в свою очередь, не стали источниками различных слухов. Также предложил по этим вопросам не составлять специальных докладных записок для ГПУ Украины, а информировать только меня своими личными письмами» (док. № 102).
Сохранившиеся в архиве ФСБ редкие сводки, говорящие напрямую о голоде, составлены между мартом и июнем 1933 г., то есть в период, когда голод на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье достиг апогея. Тексты эти, которые любопытно сравнить с внутренними сводками, составленными работниками другим ведомств35, отражают сугубо полицейскую и весьма отстраненную точку зрения на положение голодающих; сотрудники ОГПУ совершенно хладнокровно объясняют ситуацию «саботажем кулацких и контрреволюционных элементов, проникших в колхозы» (Всеволод Балицкий). Особенно характерны в этом отношении сведения, сообщенные С. Крауклисом, начальником Днепропетровского областного отдела ГПУ, по поводу вскрытий, произведенных сотрудниками ГПУ для выяснения «точных причин смерти» голодающих (в самом ли деле эти люди умерли от голода? а может быть, это очередная «вражеская провокация»?), а также по поводу случаев каннибализма и некрофагии. Кра-уклис пишет обо всем этом с хладнокровием этнолога, описывающего нравы дикарей из первобытного племени (док. № 85, 94). Сотрудники ГПУ больше всего боялись «дезинформации» со стороны «классового врага» и использования им слухов о голоде «в своих целях». Продолжим цитату из инструкции В. Балицкого подчиненным: «Указал начальникам областных отделов на то, что классовый враг использует продовольственные затруднения для агитации против Советской власти, будет сеять панику, провоцировать нас и т. п. [...] Предложил тщательно проверять источники получаемых нами сведений, учтя, что «двойники» и другие к/р петлюровские элементы постараются дезинформировать нас [...] Указал,
25

что многие районные и даже областные руководящие работники, в том числе и чекисты, вместо борьбы и отпора всякой провокации, нередко сами поддаются паническим настроениям и повторяют всякого рода провокационные слухи» (док. № 102). Другая навязчивая идея сотрудников ОГПУ — боязнь, что голодающие, о чьих «антисоветских разговорах» неоднократно докладывали составители сводок, поднимут восстание. В самый разгар голода десятки тысяч крестьян по-прежнему насильственно выселяли из родных деревень (док. № 91, 103), власти по-прежнему составляли грандиозные планы переселения и из страха перед крестьянскими мятежами наделяли тройки ОГПУ новыми полномочиями...36 Репрессии по-прежнему стояли в повестке дня на первом месте. «По линии СПО ПП, — докладывал 6 апреля 1933 г. Рудь, начальник ГПУ Нижне-Волж-ского края, — арестовано около 10 тыс. чел., вскрыто 1,1 тыс. к/р образований, в том числе 15 крупных к/р организаций [...] Ликвидируется широкое эсеровское подполье» в бывшей Саратовской губернии и крупная старообрядческая организация с центром в Сталинграде (док. JV? 109).
Сводки ОГПУ показывают также, насколько неточны все сведения о жертвах голода: сотрудники сельсоветов, предоставлявшие соответствующие «статистические данные», в большинстве своем либо погибли (если жили в районах, которые подвергались настоящей «блокаде» в «наказание» за невыполнение «обязательств перед государством»), либо бежали из родных мест, и потому делать записи в актах гражданского состояния было некому; кроме того, многих мертвецов либо не хоронили вовсе, либо погребали в братских могилах (док. № 94, 115, 128).
В ряде сводок речь идет о такой важной проблеме, как продовольственная помощь, оказывавшаяся в крайних случаях некоторым районам, страдавшим от голода. Как показали некоторые недавние исследования37, с января по июнь 1933 г., то есть в течение того периода, когда голод охватил особенно большую территорию, центральные власти приняли не менее 35 постановлений о помощи областям, испытывающим «продзатрудне-ния». Объемы хлеба, в реальности направленного голодающим, равнялись примерно 320 000 т: если учесть, что число голодающих достигало 30 млн человек, получится, что на человека приходилось всего 10 кг хлеба, то есть около 3% среднего годового потребления одного крестьянина. При этом в 1932 г. СССР экспортировал 1 730 000 т зерна, в 1933 — 1 800 000 т. Так называемые «неприкосновенные государственные запасы» достигли в начале 1934 г. 1 820 000 т38. «В совокупности отказ от экспорта хлеба и реализация хлебных запасов могли бы улучшить положение в основных голодающих районах для 25—30 миллионов человек. Во всяком случае массовая смертность от голода могла быть исключена»39. Что же касается той продовольственной помощи, которая все-таки была оказана, неизвестно, какая именно ее часть в реальности достигла голодающих сел. Судя по документам ОГПУ, описывающим доставку этой помощи, часть эта была мизерной, поскольку мешки с зерном должны были перетаскивать на собственной спине сами крестьяне, вконец истощенные от голода и едва стоявшие на ногах: «За недостатком транспорта местные организации практикуют мобилизацию трудоспособного, незанятого полевыми работами населения для переноски на себе с элеваторов в станицы. В ст[ани-цу] Михайловскую с Курганенского элеватора было перенесено 300 ц продовольствия» (док. № 115). Из инструкций, отправленных 19 марта 1933 г. Всеволодом Балицким и касающихся «мероприятий в связи с продзатруд-нениями», следует, что срочная продовольственная помощь предназнача-
26

лась исключительно «действительно нуждающимся и в первую очередь колхозникам с большим количеством трудодней, бригадирам, трактористам, семьям красноармейцев, колхозников и единоличникам [...] и только тем из единоличников, которые пожелают вступить в колхозы или заключившим контракционные договора с совхозами». В основном циркуляр Балицкого перечислял различные репрессивные меры, которые следовало принять против «нетрудового или паразитического элемента»: «спекулянты, кулаки, люди без определенных занятий, упорно не желающие работать, подлежат выселению на Север, через Особое совещание». В циркуляре перечислены главные враги, с которыми следует вести борьбу: «К/р, антисоветские, кулацкие и другие враждебные элементы [...] пытаются использовать продтрудности в своих к/р целях, для чего они умышленно распространяют слухи о голоде, вымышляют различные «ужасы», подолгу не хоронят умерших, ведут повстанческую и к/р агитацию за организацию волынок, за разбор и расхищение посевных материалов, колхозно-совхозного имущества, за невыход на работу и т.д.» (док. № 101).
В сводках ОГПУ от весны и начала лета 1933 г. заметна и другая серьезная тревога властей: как добиться того, чтобы в голодающих областях продолжалась работа на полях ради будущего урожая? Этот вопрос был поднят еще в ноябре 1932 г. в письме М. Хатаевича, второго секретаря компартии Украины, к В. Молотову, отправленному на Украину в качестве «полномочного представителя» для ускорения темпа хлебозаготовок: «Борьба за хлеб должна иметь в виду не только получение того хлеба, который уже произведен, но и увеличение производства хлеба. А для того, чтобы производство хлеба увеличивалось соответственно нуждам и потребностям пролетарского государства, мы должны заботиться о том, чтобы основные производственные и потребительские нужды колхозов и колхозников были удовлетворены, иначе они сеять и расширять производство не будут»40. Учитывая, что большая часть населения была истреблена голодом, этот вопрос в самом деле вставал очень остро. Власти ответили на него следующим образом: силой мобилизовали и отправили на сельхозра-боты часть городского населения, организовали массовое переселение крестьян из других областей Советского Союза (так, в 1933—1934 гг. около 220 000 крестьян были переселены на Украину; многие из них только что прошли военную службу в Красной армии — см. док. № 158, 160, 162, 166, 170, 199), с тем чтобы с их помощью пережившие голод крестьяне могли начать работать в поле; произвели раздачу продовольствия среди тех из них, кто наиболее «социально близок» и еще способен к производительному труду (этот принцип открыто декларируется во всех директивах и прочих текстах партийных начальников и сотрудников ОГПУ). Колхозники все без исключения (включая трактористов, с которыми обычно обходились более мягко, поскольку их некем было заменить) были настолько истощены, что с большим трудом приступали к работе, и составители сводок прямо и довольно цинично информируют об этом свое начальство: «Выход колхозников на работу составляет незначительный процент [...] Работающие в поле не вырабатывают установленных норм, недополучают в связи с этим хлеба и начинают болеть и пухнуть [...] Невыработка установленных норм в основном падает на работающих на пахоте и севе. В некоторой доле это объясняется плохим состоянием тягла, простоями тракторов и т.д.» (док. № 112). Разумеется, эти трудности объяснялись, как правило, «саботажем со стороны контрререволю-ционных и антиколхозных элементов», и служили поводом к многочис-
27

ленным арестам (док. № 140, 141, 148) и раскрытию групп «вредителей», которые, как поясняют составители сводок, действовали «по четырем направлениям»: «вредительство по уборочным и молотильным машинам [...]; организация массовых хищений и разбазаривание колхозного имущества [...]; организация саботажа уборочной и хлебосдачи; к/р агитация и индивидуальная обработка колхозников, направленная к политическому разложению колхозов, срыву с/х кампаний...» (док. № 140). Репрессии производились несмотря на полное истощение крестьян (многие сводки сообщают о частых случаях смерти обессилевших колхозников прямо в поле — док. № 111, 121), поскольку, как уже говорилось выше, считалось, что они сами виноваты в сложившейся ситуации. Во многих сводках «о ходе сева», отправленных в мае—июне 1933 г. сотрудниками ОГПУ высшим руководителям партии (Сталину, Молотову, Кагановичу), трагическое положение колхозников в районах, охваченных голодом, описывается без прикрас. Следует, впрочем, отметить, что бедственное состояние «тягловой силы» и тракторного парка волнует авторов сводок гораздо больше, чем трагедия людей. То одичание, до какого недород и голод довели людей, описывается в документах ОГПУ отстранение и с большим хладнокровием. Одним из проявлений этого одичания стал рост сельского бандитизма (док. № 129), который достиг немалого размаха уже в 1929—1930 гг.; еще сильнее это одичание проявлялось в ежедневном бытовом насилии, которое царило среди несчастных людей, измученных голодом: крестьяне производили самосуд и расправлялись на месте с ворами, пойманными с поличным, не исключая и детей, стащивших пару картошек, крестьяне занимались вымогательством, родители бросали детей (док. № 133, 142). Крайняя жестокость, с которой центральная и местные власти обходились с сельским населением, судя по всему, вызвала ответную реакцию в деревне; сами жертвы с не меньшей жестокостью обращались друг с другом.
Тематика сводок ОГПУ напрямую зависит от проводимых в тот или иной период «кампаний», иначе говоря, от цикла сельскохозяйственных работ. Летом 1933 г. начинается новый сбор урожая, а значит, новая кампания по выполнению плана государственных хлебозаготовок, которая, хотя погодные условия в этом году были более благоприятны, чем в предыдущем, проходит в весьма напряженной обстановке. Чтобы возместить недостаток рабочей силы в районах, где большая часть населения истреблена голодом, в опустевшие деревни направляются сотни тысяч «переселенцев». Целый ряд сводок (док. № 160, 162, 166, 170, 199, 243) содержит информацию об огромных трудностях, с которыми сталкивались новоприбывшие, «завербованные» властями в ходе грандиозной кампании по переселению: враждебное отношение местных жителей, которые, разумеется, не были довольны тем, что чужаки поселяются на месте односельчан, выселенных властями или умерших от голода; отсутствие жилья; недостаток продовольствия. Не прошло и года, как почти четверть переселенцев всякими правдами и неправдами вернулись на прежнее место жительства (док. № 243).
В ходе новой кампании по выполнению плана государственных хлебозаготовок сводки ОГПУ постоянно фиксируют одни и те же явления: кражу колосков на колхозных полях, несмотря на чрезвычайно жестокие репрессии (к 15 октября 1933 г. органы ОГПУ арестовали в соответствии с законом от 7 августа 1932 г. 211 340 человек — док. № 153), массовое бегство колхозников («колхозники ночью вместе с семьями уезжают, бро-
28

сая свое хозяйство», после получения обязательств по хлебосдаче 5—10 хозяйств в каждом сельсовете Инзенского района скрылись из села, оставив неубранными поля — док. № 152). Вне всякого сомнения, по сравнению с предыдущим годом способность крестьянства к сопротивлению резко уменьшилась: голод подточил силы тех, кто остался в живых. Спецсводки СПО ОГПУ за третью декаду сентября и первую декаду октября 1933 г. «об а/с проявлениях в деревне» (док. JV? 148, 150) ограничиваются, например, лишь несколькими примерами поджогов, покушений на убийство, распространения анонимных листовок. От того брожения, каким были охвачены сельские районы год назад, мало что осталось. Тем не менее высказывать окончательные суждения о таком важном вопросе, как сопротивление крестьян Советской власти в этот период, можно лишь с большими оговорками: ведь, в отличие от предшествующих годов, никакой подробной статистики для 1933 г. не существует.
Если 1933 г. был для крестьянства «черным годом», а в 1935 г. был выработан для колхозов новый «примерный устав», отменявший некоторое количество послаблений, сделанных властями колхозам ранее (в частности, торжественно объявленное право на владение индивидуальным наделом), то 1934 г. следует назвать переходным: масштаб репрессий немного уменьшился41, однако десятки миллионов крестьян продолжали страдать от последствий голода. Из обсуждений, проходивших на самом высоком уровне во время пленума ЦК ВКП(б), проходившего 29 и 30 июня 1934 г., а также во время последовавшего сразу за ним представительного «Совещания по коллективизации в ЦК ВКП(б), которое состоялось 2 июля 1934 г., явствует, что главной проблемой для сталинского руководства был тот факт, что с начала 1933 г. процент обобществленных хозяйств практически не увеличился (а кое-где и уменьшился). Вопрос о крестья-нах-единоличников оставался нерешенным. Какими еще мерами можно принудить их вступить в колхозы? В речи 2 июля 1934 г. Сталин утверждал, что «колхозный строй победил окончательно и вопрос о том, выгодны колхозы или невыгодны, уже решен». Сталин сказал также, что «нам нужен постепенный, но систематический ход вперед по части коллективизации, не путем администрирования загнать людей в хлев, а в порядке хозяйственных и агитационных мероприятий». Объясняя суть этой стратегии, Сталин уточнил: «Надо создать такое положение, при котором бы индивидуалу жилось хуже, чтобы он имел меньше возможностей, чем колхозник»42. Давление — прежде всего налоговое, но во многих случаях также и карательное — против тех 30 с лишним процентов крестьян, которые еще не вступили в колхозы, стало одним из основных направлений сталинской политики в отношении крестьянства в 1934 г. Другим стало еще более активное изъятие сельхозпродукции в ходе государственных хлебозаготовок.
С 1934 г. большую часть сводок о состоянии дел в деревне составляют представители нового управленческого аппарата, созданного (в начале 1933 г.) в самый разгар «битвы за хлеб» между государством и крестьянством — политотделов МТС, а точнее, помощников начальников политотделов — сотрудников ОГПУ, которым был вверен постоянный надзор за колхозами. Перед политотделами МТС, состав которых пополнился в 1933 г. большим количеством сотрудников из числа сотрудников ОГПУ и военных, стояли две главные задачи: следить за неукоснительным и безропотным выполнением колхозниками в должные сроки своих обязательств
29

перед государством; очистить колхозы и МТС от всех «саботажников и социально-чуждых элементов». Обе задачи были в основном выполнены. Несмотря на глубинный разлад всего сельского хозяйства из-за голода, объем государственных хлебозаготовок достиг в 1934 г. размеров, прежде неслыханных: 25,8 млн тонн зерна, иначе говоря 38% от весьма среднего урожая, равняющегося 67,6 млн тонн43. Что же касается чисток среди колхозного руководства и руководства МТС, они были весьма массовыми, особенно в некоторых стратегически важных районах, таких, как Украина или Северный Кавказ. На Украине, например, 53,3% из 11 420 председателей колхозов; подвергнутых «проверке», были «вычищены и сняты с должности». Из 203 068 «членов управленческого аппарата» колхозов «вычищены» были 51 896 человек (иначе говоря, 25,3% )44. Постоянные чистки среди колхозного руководства под предлогом «засоренности аппарата соц.-чуждым и к/р элементом», судя по всему, довольно часто приводили к подлинному дефициту кадров. Многие члены колхозного руководства, разрываясь между необходимостью выполнять приказы начальства и известной солидарностью с подчиненными, мечтали оставить занимаемые должности: «Не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму — если не освободите, уеду самовольно», — эти слова, произнесенные в марте 1934 г. председателем колхоза из Московской области (док. № 195), проливают свет на то невыносимое положение, в котором находились многие сельские руководители. Смена управленческого аппарата, как бы часто она ни происходила, была бессильна восстановить ту «дисциплину», о которой не переставили твердить представители областной и центральной власти. Как свидетельствуют многочисленные сводки, составленные помощниками начальников политотделов МТС (док. № 228, 237, 245, 253), постоянные чистки, обрушивавшиеся на людей, именуемых колхозными «начальничками» или «белыми воротничками», ни в малейшей степени не способствовали прекращению «произвола», «злоупотреблений» и «эксцессов». Одним из самых распространенных «эксцессов» было массовое исключение крестьян из колхозов (сопровождавшееся, как правило, конфискацией индивидуального надела и всех мелких домашних животных) под самыми разными предлогами: «безделье», «нерадивость», «отъезд на работу в город без разрешения». Выгоняя крестьян из колхозов, местные руководители сами подрывали «колхозный строй» и лишний раз доказывали неэффективность попыток решить крестьянскую проблему методами, сугубо репрессивными. В речи 2 июля 1934 г., уже цитированной выше, Сталин в очередной раз в свойственной ему демагогической манере осудил подобную практику: «Я вот знаю по материалам и из расспросов товарищей, что в некоторых районах прямо сотнями лупят и не считаются с тем, что значит человека выгнать из колхоза. А это значит — обречь его на голодное существование или толкнуть его на воровство, он должен стать бандитом. Это дело не легкое, исключить из колхоза, это не то, что исключить из партии, это гораздо хуже». Эти «искажения партийной линии», которые публикуемые документы описывают во всех подробностях, перечисляя бесчисленные формы повседневного насилия над крестьянами, осуществляемого колхозными «начальничками» (избиение крестьян, постоянные оскорбления и штрафы, принуждение крестьянок к сожительству и проч.), совершенно естественно вписывались во всю систему отношений, основанную на принуждении и насилии.
В сводках, предоставленных различными отделами ОГПУ в 1934 г., на первом месте стоят «продзатруднения», с которыми столкнулись в этом
30

году очень многие области. До сих пор мало что было известно о том, что голод 1932—1933 г., достигший апогея весной 1933 г., после этого пошел на спад и окончился далеко не везде. Из сводок 1934 г. можно сделать вывод, что если массовый голод, охватывавший целые края, в это время уже не наблюдался, отдельные районы и деревни голодали по-прежнему. География голода 1934 г. весьма широка. В январе «продзатруднения» отмечены в Горьковском крае (док. № 171), в тридцати районах Украины (док. № 169) и в Казахстане (док. № 173); в феврале в Азово-Черномор-ском крае (док. № 180), в Московской области (док. № 182), в пятидесяти районах Украины (док. М 185), в Западно-Сибирском крае (док. № 189), в двух десятках районов ЦентральнойЧерноземной области (док. № 190); в марте в Нижне-Волжском крае, на Северном Кавказе, в Азово-Черно-морском крае (док. № 193), в Московской области (док. JV? 196); в апреле на Урале и в Горьковском крае (док. № 208, 213); в мае в Средне-Волжском крае, в Челябинской области, на Северном Кавказе, в Горьковском крае (док. № 216). В июле «продзатруднения» зафиксированы в двенадцати областях, расположенных в самых разных концах страны, от Белоруссии до Западной Сибири, включая Воронежскую и Челябинскую области и Горьковский край (док. № 225). Более чем посредственный урожай, собранный в 1934 г., и огромный объем государственных хлебозаготовок практически не позволяют крестьянам оправиться от последствий голода: с осени начинают поступать сигналы о том, что голодают жители Одесской и Донецкой области, а также Азово-Черноморского края (док. № 257). В конце года сводки, поступающие от помощников начальников политотделов МТС, сообщают о «продзатруднениях» в тамошних колхозах: «В колхозе «Трудовой молот» 30% колхозников не имеют хлеба. В последний раз натураванс по 50 г муки выдавался 15 октября [...]. Усиливаются разговоры: «Раньше рабочие ходили за хлебом к царю, а теперь нужно идти в политотдел и требовать хлеба»» (док. № 259). В 1934 г. голод по-прежнему остается уделом миллионов крестьян.
Неудивительно, что в этих условиях проявляются все травматические синдромы, связанные обычно с «большим голодом» или с повторяющимися более или менее регулярно голодными годами. К числу этих травматических синдромов относятся прежде всего вспышки «апокалипсических» слухов, а также активизация своего рода «магически-религиозных» практик, призванных предотвратить новую катастрофу, «призвать дождь» в период засухи, отдалить призрак голода. Сотрудники ОГПУ, подчеркнем это еще раз, смотрели на жизнь крестьян с весьма специфической, отстраненной точки зрения; крестьянский мир казался им во многих отношениях «мрачным» и «диким», и «ретроградные» слухи, распространяемые сельскими жителями, а равно и их не менее «ретроградное» поведение лишь укрепляли сотрудников «органов» в их мнении. Отметим, что «апокалипсические» слухи, зафиксированные в некоторых сводках 1934 г. (док. № 204, 220), повторяют — хотя и в меньшем масштабе — слухи начала 1930 г.45. «Большой голод», вести о котором распространились очень широко, несмотря на абсолютное молчание властей относительно- этой трагедии, порой истолковывался крестьянами как предвестие неминуемого крушения Советской власти, которая скоро будет вынуждена вступить в войну, и окончится эта война роспуском ненавистных колхозов (док. № 204, 220). В Винницкой области ходят слухи, что для того, чтобы уберечься от следующего голода, нужно устраивать поминки для умерших от голода. Если такие поминки будут проводиться, то бог простит все грехи,
31

в противном случае весной будет большой голод, от которого умрут уже все (док. № 175). Для составителей этих сводок подобные слухи были не более чем плодом деятельности клерикальных и сектантских элементов, которые активно использовали «темноту крестьянских масс», особенно ее женской части: «Заметно возросли религиозные настроения. В колхозе «Искра» Селиванского сельсовета колхозницы ходят на прополочные работы с Евангелием и, во время обеденного перерыва, читают о «конце света»» (док. № 220).
Сводки Политотделов МТС, которым было поручено предоставлять верхушке ОГПУ как можно более точные и регулярные сведения «с мест», дают довольно ясное представление о том, что историк Мойше Левин назвал «производственным нигилизмом» большой части колхозников, осознавших, что в сражении против государства, начавшемся в 1930 г., победа осталась на стороне государства. Следует ли видеть в этом «производственном нигилизме», выражавшемся тысячью разных способов, которые подробно описаны в документах (отказ ухаживать за «общественным» колхозным скотом, отказ поддерживать в рабочем состоянии тракторы и машины, кража инструментов, уклонение от работы в поле, массовое бегство из деревни, индивидуальное и коллективное воровство, техника которого отработана до совершенства, — см. об этом док. № 225), — следует ли видеть во всем этом крайнюю форму «сопротивления» или проявление своего рода «социального самоубийства»? Для составителей сводок ответ на этот вопрос ясен: речь идет о грандиозном саботаже, осуществляемом под руководством целой армии врагов, которые действуют тайно и тщательно скрывают свое истинное лицо. Так, в число «к/р проявлений», фиксируемых СПО УНКВД Саратовского края (док. JV? 240), входят следующие факты: вывод из строя тракторов, укрытие от государства хлеба в черных амбарах колхозов, массовые потери хлеба в период косовицы и молотьбы, подстрекание к массовому невыходу на работу и уход на неорганизованное отходничество; проникновение кулаков в руководящий состав колхозов; производственный саботаж в процессе молотьбы путем бросания в барабаны посторонних предметов. Между тем большая часть речей крестьян, запечатленных в сводках, опровергает мнение о существовании в деревне «заговоров» и «сопротивления»; крестьяне гораздо чаще говорят об отчаянии и бессилии, чем о мятеже: «Молодежь и лица средних лет и старики помрут, а остальных заберут. Поэтому некому будет убирать урожай, вся работа в поле сейчас без толку» (док. № 220).
Как и в предшествующие годы, тематика сводок зависит от крупных политико-экономических кампаний, среди которых на первом месте выполнение плана государственных хлебозаготовок и увеличение процента крестьян, вступивших в колхозы. 31 августа 1934 г. в совместной резолюции ЦК ВПК(б) и СНК «О хлебозаготовках» с тревогой отмечалась задержка в выполнении плана, упоминалось о сопротивлении «враждебных и полувраждебных элементов» и требовалось оказать «воздействие на отстающие колхозы и в особенности на единоличников, увиливающих от выполнения государственных обязанностей». «Самым опасным, — говорилось в резолюции, — является то, что в восточных краях и волжских областях, начиная с руководства края и области и кончая низовыми партийными и советскими организациями, включая и политотделы, не принято большевистских мер в борьбе с преступной самоуспокоенностью». В последующие недели и месяцы эта тема получила большое развитие. Крестьяне-единоличники были подвергнуты чудовищному налоговому прессу (новый
32

чрезвычайный налог в 300 млн рублей46). Циркуляр СПО от 15 октября 1934 г. призывал усилить борьбу против «попыток отдельных колхозников укреплять и восстанавливать свое индивидуальное хозяйство в ущерб колхозному». Работа органов подверглась суровой критике: «Отсутствие сколько-нибудь серьезных дел о к/р кулацкой активности в деревне — все это свидетельствует о существующей на местах совершенно недопустимой успокоенности, абсолютно несвойственной нашим органам, чрезвычайно опасной в условиях продолжающейся классовой борьбы» (док. № 250).
Параллельно Г. Ягода подверг критике помощников начальников политотделов МТС: они ограничиваются «фотографированием событий», забывая, что их первоочередная обязанность — писать в сводках о своей ежедневной борьбе за охрану сельскохозяйственных машин и колхозного скота от актов саботажа, о неустанном противостоянии вредителям, которые стремятся нарушить успешный ход посевной, жатвы или пахоты47. В отличие от Феликса Дзержинского, который тревожился о возможном искажении информации в том случае, если составители сводок будут исключительно обращать внимание на различные формы политических и социальных отклонений48, Генриха Ягоду подобные проблемы не волновали. Главным в повестке дня оставалась — более, чем когда-либо — борьба против тайного и вездесущего врага. На этом фронте к концу 1934 г. (дата, на которой останавливается вторая книга третьего тома сборника «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД») победа, по мнению властей, была в целом достигнута. Коснувшись на ноябрьском 1934 г. пленуме Центрального Комитета ВКП(б) главного тогдашнего политического события — отмены карточной системы на хлеб — Сталин признал, что «пайковая цена на хлеб не была собственно ценой, а представляла собой нашу классовую политику дара по отношению к рабочему классу за счет крестьянина. Брали дешево хлеб, продавали дешево, не продавали, а дарили»49. В следующем году государство напрямую забрало у крестьян по смехотворной цене 45% сельхозпродукции (в три раза больше, чем в 1927 г., когда вдобавок государство покупало хлеб у крестьян по рыночной цене). Как писал 4 сентября 1935 г. Лазарь Каганович Серго Орджоникидзе: «То, что происходит, например, с хлебозаготовками этого года — это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа — победа сталинизма. Мы уже заготовили миллиард пудов хлеба + 370 миллионов, оставшиеся от прошлого года. Украина кончила, целый ряд других краев кончили»50. Победа сталинизма, поражение крестьянства. Именно финалу сражения между ними, которое началось в 1930 г., посвящен настоящий том многотомного издания «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ— НКВД».
В. Данилов\, Н. Верт,
А. Берелович, Л. Самуэльсон
От редколлегии тома:
Вторая книга 3-го тома была практически готова, когда Виктор Петрович Данилов скончался.
Окончательный вариант Введения был доработан с учетом черновых записей В.П. Данилова. Выражаем глубокую признательность Л.В. Даниловой за оказанную помощь при подготовке книги к изданию.
33

1 Подробнее см.: Данилов В.П. Аграрные реформы и крестьянство в России
(1861—1994) // Формы сельскохозяйственного производства и регулирования. М.,
1995; Современные концепции аграрного развития // Отечественная история.
№ 6; Данилов В.П., Зеленин И.Е. Организованный голод. К 70-летию общекрес
тьянской трагедии // Отечественная история. 2004. № 5.
2 См.: Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927—1939: Документы и материалы. Т. 3. М., 2001. С. 678—697.
3 Зеленин И.Е. Колхозное строительство в СССР в 1931—1932 гг. (К итогам
сплошной коллективизации сельского хозяйства) // История СССР. 1960. № 6.
С. 19—39.
4 См.: Алексеев М. Хлеб — имя существительное, Ивушка неплакучая, Драчу
ны; Стаднюк И. Люди не ангелы.
5 См.: Советская деревня глазами ВЧК—0Г1ГУ—НКВД. 1918—1939: Докумен
ты и материалы. Т. 3. Кн. 1. 1930—1931. М., 2003. С. 71, 104—141, 180—198,
372—375, 484—493 и др.
6 См.: Там же. С. 31—41, 589—771.
7 См.: Там же. С. 772—773, 779—800.
8 См.: Там же. С. 301—306.
9 См.: Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Фе
дерации (далее — ЦА ФСБ РФ). Ф. 2. Оп. 10. Д. 509. Л. 8, 33.
10 См.: Там же. Л. 121, 122.
11 Там же. Л. 114.
12 Данилов В.П. Коллективизация // Переписка на исторические темы: Сб. ста
тей. М., 1989. С. 392—393.
13 См.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 440.
14 Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства СССР
(далее — Собрание законов...)- 1931. № 42. Ст. 286.
16 Данилов В.П, Указ. соч. С. 393.
16 Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 298.
17 Там же.
18 Голод 1932—1933 рок1в на Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменив. Ки в,
1990. С. 186—187.
19 Из писем И.В. Сталина Л.М. Кагановичу в связи с разработкой и осущест
влением закона от 7 августа 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 418.
20 Сталин и Каганович. Переписка 1931—1936 гг. М., 2001. С. 273—274.
21 Командиры большого голода. Поездки В. Молотова и Л. Кагановича в Ук
раину и на Северный Кавказ, 1932—1933 гг. / Под ред. В. Васильева и Ю. Ша-
повала. Ки в: Женеза, 2001. С. 101—103.
22 Там же. С. 104.
23 Ср. данные, приведенные председателем ГПУ Украины В. Балицким в до
кладе Политбюро ЦК КП(б)У 20 декабря 1932 г., прочитанном в присутствии
Л. Кагановича и П. Постышева: 11 000 человек арестованы по «хлебозаготови
тельным делам» с 1 июля по 15 ноября; еще 16 000 — с 15 ноября по 15 декабря
1932 г. (см.: Командиры большого голода С. 125).
24 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214. Л. 27.
25 Там же. Л. 38.
26 О том, как на практике проходили эти репрессии и какую «теоретическую
базу» подводил под них Каганович, дает прекрасное представление дневник, ко
торый он вел во время своих поездок по Северному Кавказу в ноябре—декабре
1932 г. (РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214).
27 Ср. письмо Кагановича Сталину от 23 декабря 1932 г. Каганович предлагает
отменить циркуляр украинского Центрального Комитета от 18 ноября 1932 г., из
которого следовало, что только областной исполком может в виде исключительной
34

меры наказания предписывать изъятие «семенного фонда» для выполнения плана государственных хлебозаготовок. Заручившись согласием Сталина, Каганович навязал свою точку зрения верхушке Украинской компартии (Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 604).
28 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 45. Л. 109.
29 Чтобы избежать подделки разрешений на выезд, областное начальство 25 ян
варя 1933 г. запретило сельсоветам и председателям колхозов выдавать крестья
нам обычные справки, с которыми колхозники раньше уезжали в город на сезон
ную работу (см.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 636—637).
30 Ср. телеграмму, отправленную 7 февраля 1933 г. Г. Ягодой Алексееву, на
чальнику полномочного представительства ОГПУ в Западной Сибири (Спецпересе
ленцы в Западной Сибири, 1933—1938 / Под ред. В.П. Данилова, С.А. Красиль-
никова. Новосибирск, 1994. Т. 3. С. 42—44).
31 См., например, телеграмму, отправленную 10 февраля 1933 г. Р. Эйхе, пер
вым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, Сталину; в ней Эйхе дока
зывает, что в Западно-Сибирском крае невозможно разместить больше 28 000 че
ловек за зиму, и «от 250 до 270 000 максимум» в течение лета 1933 г. (Дани
лов В.П., Красильников С.А. Указ. соч. Т. 3. С. 78).
32 В это число не были включены люди, находившиееся на принудительных
работах в исправительно-трудовых лагерях (около 500 000 человек).
33 Текст секретного циркуляра от 8 мая 1933 г. см.: Трагедия советской дерев
ни. Т. 3. С. 746—750; ср. также док. № 122 в наст. изд.
34 Назовем лишь наиболее значительные из них: Голод 1932—1933 рок1в на
Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменпв. Ки в, 1990; Голодомор 1932—1933 в
Укра н : прычыны i наотдга. Ки в, 1995; Командиры большого голода ... / Под ред.
В. Васильева и Ю. Шаповала. Кшв: Женеза, 2001; Осколов Е.Н. Голод в Северо-
Кавказском крае. Ростов-на-Дону, 1991; Заговорский П.В. Социально-экономичес
кие последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х гг.
Воронеж, 1998; Зеленин И.Е., Ивницкий Н.А., Кондрашин В.В. О голоде 1932—
1933 годов и его оценке на Украине // Отечественная история. 1994. № 6; Гинз-
берг Л.И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 30-х годов. По
материалам «особых папок» Политбюро ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1999.
№ 10.
35 Ср., например, сводки работников ЦИКа, командированных в районы, охва
ченные голодом (ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 2. Д. 1521 и 1522). Многие из них просят
у своих непосредственных начальников помощи жертвам голода, которых изобра
жают именно жертвами, а вовсе не ответственными за то трагическое положение,
в котором очутились.
36 См. Протокол заседания Политбюро от 21 марта 1933 г., во время которого
было решено усилить полномочия ГПУ Украины в области «борьбы с восстаниями
и применению высшей меры социальной защиты» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162.
Д. 14. Л. 89—96).
37 Davies R., Tauger M., Wheatcroft S. Stalin, Grain Stocks, and the Famine of
1932—1933, Slavic Review, 1995. P. 642—657; Командиры большого голода..;
Гинзберг Л.И. Массовый голод...
38 Зеленин И.Е. Введение // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 33—34.
39 Данилов В.П. Выступление на теоретическом семинаре «Современные кон
цепции аграрного развития»// Отечественная история. 1998. № 6. С. 127.
40 Письмо М.М. Хатаевича В.М. Молотову о методах проведения хлебозагото
вок от 23 ноября 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 555—556. В тот
же день Молотов ответил Хатаевичу: «Ваша позиция в корне неправильная, не
большевистская. Нельзя большевику отодвигать удовлетворение нужд — мини
мальных нужд, по строго и неоднократно проверенному партией решению —
нужд государства на десятое и даже на второе место, на удовлетворение этих
нужд из колхозных и других «озадков»» (Там же. С. 556).
35

41 В этом году число лиц, осужденных ОГПУ, составило 79 000 человек — в
три раза меньше, чем в 1933 г. (больше 240 000). См.: Попов В. Государственный
террор в советской России, 1923—1953 // Отечественные архивы. 1992. № 2.
С. 28.
42 Материалы совещания в ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации. 2 июля
1934. Речь Сталина см.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 186—
192.
43 Graziosi A. The Great Soviet Peasant War. Cambridge: Ukrainian Research in
stitute, 1996. P. 60.
44 Командиры большого голода... С. 143.
45 См. анализ этих слухов в: Viola L. The Peasant Nightmare: Visions of Apoca
lypse in the Soviet Countryside // Journal of Modern History, 62, December 1990.
P. 747—770.
46 См.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 24.
47 Инструкция СПО ОГПУ от 19 марта 1933 г. цит. по: Виноградов В. Инфор
мационные материалы ОГПУ—НКВД за 1930—1934 гг. // Советская деревня гла
зами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 3, кн. 1. 1930—1931. С. 58. Речь Г. Ягоды от 20 ян
варя 1934 г. см.: Там же.
48 «Наши сводки таковы, — писал Ф. Дзержинский В. Менжинскому 24 де
кабря 1924 г., что они дают одностороннюю картину — сплошную чернь — без
правильной перспективы и без описания реальной нашей роли» (Советская дерев
ня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 2. 1923—1929. С. 7).
49 Речь Сталина на Ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 26 ноября 1934 г. // Тра
гедия советской деревни. Т. 4. (1934—1936). С. 323.
50 Сталинское Политбюро/ Сост. О. Хлевнюк, А. Квашонкин. М.: РОССПЭН,
1997. С. 146.

Археографическое предисловие
Во 2-й книге 3-го тома документальной серии «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД» публикуются информационные документы, раскрывающие различные аспекты жизни сельского населения СССР в 1932—1934 гг. В сборнике представлены документы центрального аппарата ОГПУ СССР, его республиканских органов (ГПУ республик) и местных органов (полномочных представительств ГПУ в различных регионах страны). В результате преобразований, произведенных в центральном аппарате в предшествующие годы, главным подразделением, собиравшим информацию о внутренней жизни страны, являлся Секретно-политический отдел ОГПУ (СПО), документы которого занимают основное место в данном сборнике. В центре и на местах в результате обработки полученной информации составлялись спецсводки и спецсообщения. Информирование ЦК ВКП(б) о ходе и результатах выполнения партийных решений, как правило, осуществлялось в форме докладных записок, адресованных И.В. Сталину.
По характеру информации публикуемые документы за 1932—1934 гг. можно условно разделить на несколько групп. Это, в первую очередь, документы, содержащие оперативную информацию: спецсводки, оперативно-информационные сводки, спецсправки и спецсообщения органов ОГПУ всех уровней. В поле зрения составителей впервые появилась и такая разновидность документа, типичная для делопроизводства военных учреждений, как рапорт. Так, в сборнике публикуется несколько рапортов начальника СПО руководству ОГПУ.
Особое место в материалах 1933—1934 гг. занимают сводки донесений заместителей начальников политотделов МТС по работе ОГПУ о продовольственном положении в колхозах, вредительстве, о недостатках в ремонте тракторного парка, в проведении уборки и др. (док. № 208, 216, 221, 226, 231, 241, 259 и др.).
В фондах ЦА ФСБ РФ выявлена сводка ОГПУ о настроениях делегатов Первого съезда колхозников-ударников, которая публикуется полностью (док. № 76), как и не менее важная и репрезентативная сводка писем из деревни в Красную армию (док. №81).
Вторую группу составили директивные документы центрального аппарата ОГПУ—НКВД. Циркуляры о «борьбе со спекулянтами» обращают на себя внимание ярко выраженным классовым характером содержащихся в них положений и, как следствие, отсутствием формулировок, обозначающих термины «спекуляция», «спекулянт». Из текста следует, что определение «кулак» автоматически означало обвинение в спекуляции. Одновременно в одном из циркуляров указывалось: «избегать ареста рабочих и лиц из близких нам социальных прослоек» (док. № 36, 40 и др.).
Комплекс директивных и информационных материалов органов ОГПУ о пресечении массового выезда крестьян из районов, пораженных голодом, публикуется в целостном виде и динамике (док. № 63, 72, 75, 90 и др.).
37

Важной особенностью представленных документов является то, что они освещают положение в деревне с разных точек зрения: во-первых, с позиции высшего руководства, во-вторых, отражают мнение исполнителей партийных директив, руководителей на местах и, наконец, отношение самих крестьян к коллективизации, «спускаемым» планам хлебозаготовок, к правительственным постановлениям по сельскому хозяйству (док. № 25, 27, 29, 31 и др.).
Документы показывают, что местные коммунисты испытывали растерянность, видя реальное положение с хлебом и невозможность выполнить полученные директивы. Часть из них находила выход из положения в искажении отчетных данных, но были и такие коммунисты, которые, остро чувствуя трагизм ситуации и не встречая понимания у вышестоящих руководителей, кончали жизнь самоубийством (док. № 186, 207 и др.).
Не менее трагична информация, содержащаяся в секретных сводках ОГПУ о продовольственных затруднениях в различных регионах России, Украины и Казахстана (док. № 85, 86, 93-97, 135, 169, 173, 176, 190, 193, 196, 203 и др.). Доступ к информации такого рода был жестко ограничен. Опубликованное в сборнике указание председателя ГПУ Украины В.А. Ба-лицкого в некоторой степени объясняет, почему сохранилось так мало письменных документальных источников о голоде 1933—1934 гг. Информация передавалась строго конфиденциально, секретность обусловливалась политическими и практическими соображениями (док. № 102).
Наряду со сводками, докладными записками и спецдонесениями публикуются справки и записки по прямому проводу с информацией оперативного характера о проведении разного рода кампаний на селе.
В сборнике представлены документы двух архивов: Центрального архива ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ) и Российского государственного архива экономики (РГАЭ). Все они публикуются впервые.
Подготовка документов к публикации проведена в соответствии с «Правилами издания исторических документов» (М., 1990) и с учетом археографических особенностей, зафиксированных в уже изданных томах данной серии.
Сборник построен по хронологическому принципу. Каждый документ имеет заголовок, в котором содержится информация о разновидности документа, его авторе, адресате, содержании и дате составления. В большинстве случаев документы имеют редакционные заголовки. Но учитывая неоднозначность и крайнюю идеологизированность использовавшихся терминов, а также следуя принципу историзма, составители стремились сохранить те заголовки, которые были даны документам в момент их создания. В этих случаях текст заголовков или их отдельные элементы приведены в кавычках.
При публикации сняты грифы «секретно» и «совершенно секретно», имеющиеся у всех публикуемых документов. Так же не воспроизводятся пометы делопроизводственного характера. Опущены данные рассылки спецсообщений СПО ОГПУ. Первыми среди их получателей значились руководители ОГПУ. Указание имен адресатов сохранено только в тех случаях, если это фамилии секретарей ЦК ВКЩб): И.В. Сталина, В.М. Моло-това, Л.М. Кагановича.
Незначительная часть публикуемых документов дается в извлечении. В таких случаях в заголовке документа указывается «из», а опущенный текст обозначается отточием. Информация, не относящаяся к теме сбор-
38

ника, изъята без оговорок. При необходимости содержание такой информации излагается в примечаниях. По этическим соображениям составителями при публикации опущены тексты с описанием случаев детоубийства, людоедства и трупоедства в районах, пораженных голодом.
Читателю следует учитывать и другие особенности формирования текста спецсводок и спецсообщений. Выступления на различных собраниях и высказывания в узком кругу рядовых коммунистов и беспартийных колхозников, многочисленные цитаты из которых включались в документы ОГПУ, зачастую звучат шероховато. Это совершенно естественно, таков был уровень грамотности как говоривших, так и сообщавших об этом. К тому же текст документов, пройдя промежуточные стадии обработки в местных органах и неоднократную перепечатку, нередко приобретал искажения. Готовя текст документов к публикации, составители ставили перед собой задачу максимального сохранения особенностей языка, характерных для этого исторического периода в целом и для сельской части населения в отдельности. Без оговорок исправлены только явные ошибки и опечатки.
Географические названия, в том числе названия деревень и сел, сверены по опубликованным справочникам и картам, хранящимся в РГВА. Проверены итоговые данные таблиц, выявленные расхождения в цифровых показателях приведены в текстуальных примечаниях.
К публикуемым документам составлен следующий научно-справочный аппарат: вводная статья, археографическое предисловие, примечания к тексту и содержанию документов, перечень публикуемых документов. Во второй книге помещены именной указатель, биографические комментарии и географический указатель, составленные к обеим книгам 3-го тома в целом.
Л.В. Борисова Н.М. Перемышленникова