Советская деревня глазами ВЧК Том 3 Книга 2. 1

Институт российской истории РАН Дом наук о человеке (Франция)
Центральный архив ФСБ РФ Институт истории новейшего времени (Франция)
Центр по изучению России (Франция) Российский государственный архив экономики Институт по экономической истории (Швеция)

СОВЕТСКАЯ ДЕРЕВНЯ ГЛАЗАМИ ОГПУ - НКВД
Том 3. 1930 - 1934
Книга 2.1932 - 1934
Документы и материалы




https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_TEp2VUFLNGdlZWs/edit?usp=sharing





Редакционная коллегия тома: А.Берелович (ответственный редактор),
В.Данилов| (ответственный редактор),
Н.Верт, В.Виноградов, Л.Самуэльсон, Е.Тюрина, В.Христофоров
Составители тома:
Л.Борисова, [В.Данилов] Н.Перемышленникова, Н.Тархова
(ответственные), Т.Голышкина, С.Мякиньков, Ю.Разбоев, Т.Сорокина, Е.Степанова
Москва
РОССПЭН
2005

ББК 63.3(2)6-2 С 56

Авторы выражают благодарность МИД Франции и Дому наук о человеке
за постоянную помощь в осуществлении российско-французского научного
проекта, результатом которого является этот том, а также Фонду
Джанджакомо Фельтринелли (Италия), Совету науки Швеции,
Франко-российскому центру общественных и гуманитарных наук в Москве
и Государственному центру по научным исследованиям (Франция),
оказавшим содействие в его издании

Les auteurs expriment leur reconnaissance au Minist re des affaires trang res
fran ais et la Maison des sciences de l'homme pour le soutien constant
qu'ils ont apport depuis le d but au programme de recherches dont ce volume
est le r sultat, les auteurs remercient aussi la Fondation Giangiacomo Feltrinelli
(Italie), Le Conseil su dois de la recherche, le Centre franco-russe
en sciences sociales et humaines de Moscou, et le CNRS pour l'aide
qu'ils ont apport cette dition

С 56 Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939.
Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 3. 1930—1934 гг. Кн. 2. 1932—1934 гг. / Под ред. А. Береловича,[В. Данилова]. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. — 840 с.

Вторая книга третьего тома «Советская деревня глазами ОПТУ—НКВД» содержит документы, относящиеся к наиболее драматическому периоду (1932— 1934) столкновения сталинского государства с большей частью крестьянства. Эти документы освещают многие формы сопротивления крестьянства (от наиболее активных до самых пассивных) насильственным поборам государства, крайнюю напряженность на «фронте хлебозаготовок», которая достигла своего апогея летом и осенью 1932 г. Документы позволяют понять механизмы, приведшие к страшному голоду, поразившему наиболее плодородные сельскохозяйственные регионы страны (Украина, Северный Кавказ, Волга). Среди наиболее впечатляющих документов, касающихся голода, фигурируют письма крестьян, перехваченные цензурой, а также некоторое очень ограниченное число докладов ОПТУ, предназначенных для внутреннего пользования, поскольку информация об этой катастрофе, в основном вызванной политикой сталинской власти, хранилась в строжайшем секрете даже внутри самого ОГПУ. Голод 1932—1933 гг. является центральной темой этой книги, вместе с тем в книге приводятся документы, относящиеся к 1934 г. и содержащие очень полную информацию об этом периоде, который был ознаменован переходом к менее конфликтным отношениям между государством и крестьянством, когда голод постепенно начинает отступать. Этот материал свидетельствует о тех страшных индивидуальных и коллективных психологических травмах, которые испытали люди, пережившие эту катастрофу.

© А. Берелович, IВ. Данилов , Л. Самуэльсон и др.,
2005
© Институт российской истории РАН, 2005
© Дом наук о человеке (Франция), 2005
© Центральный архив ФСБ РФ, 2005
© Совет науки Швеции, 2005
© «Российская политическая энциклопедия», 2005
© A. Berelowitch,ly. Daniiovi, L. Samuelson, etc., 2005
© Institut d'histoire de la Russie de l'Acad mie des
sciences de Russie, 2005
© Maison des sciences de l'homme (France)
ISBN 5 86004 184 5 ® Archives centrales du FSB de la F ration de Rus-
ISBN 5 - 8243 - 0304 - 5 @bs 'Conseil Su dois de !a Recherche, 2005
ISBN 5 - 8243 - 0305 - 1 © ROSSPEN, 2005





Введение

Документы и материалы, публикуемые в 2-ой книге 3-го тома настоящего издания, воспроизводят картину одного из самых трагедийных периодов в истории советского крестьянства. В 1932—1934 гг. в полной мере сказались негативные результаты антикрестьянской направленности аграрной политики государства, основанной на насильственной коллективизации, раскулачивании, создании в необжитых местах спецпоселений для репрессированных крестьянских семей. Утвержденный на первую пятилетку план широкого кооперирования крестьянства и постепенного развития коллективизации (на 18—20%) был отброшен. Вместо колхозного строительства на базе массового вовлечения крестьян в первичные формы сельскохозяйственной кооперации произошло форсирование сплошной коллективизации миллионов крестьянских хозяйств, не подготовленной ни со стороны технического обеспечения, ни в смысле готовности большинства крестьянства к отказу от первичных форм хозяйствования. Причина столь крутого поворота в процессе социального преобразования деревни заключалась в стремлении сталинского руководства изъять у крестьянства такое количество зерна, какое обеспечивало бы получение достаточных средств для ускоренной индустриализации. Отсюда непомерно завышенные официальные оценки производства хлеба в крестьянских хозяйствах и «чрезвычайные меры» при хлебозаготовках. Продолжение сталинской «революции сверху» практически породило в деревне настоящую гражданскую войну и голод, унесший миллионы жизней. Для нужд наращиваемых темпов индустриализации деревня поставляла не только хлеб и другое продовольствие: служившее важнейшим средством подавления крестьянского сопротивления раскулачивание выступало также источником формирования армии принудительного труда и дешевой рабочей силы для промышленных строек, лесозаготовок, освоения необжитых районов.
Хлебозаготовительный беспредел, не считавшийся с реальными потребностями семей колхозников и единоличников, остаточный принцип получения крестьянскими дворами колхозных доходов, осуждение и прямой запрет традиционного способа «поедочного» распределения, спасавшего деревенское население в трудные времена, отсутствие у крестьянства, составлявшего преобладавшую массу населения, одного из важнейших гражданских прав — права на свободное перемещение в пределах страны и продолжавшееся расширение и укрепление карательной системы в деревне повели к беспрецедентному голоду 1932—1933 гг. с огромными смертельными исходами. «Великий голод» охватил огромные районы — Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, а в значительной мере и Центральное Черноземье, Средний и Южный Урал, Западную Сибирь. Публикуемые документы и материалы убедительно свидетельствуют, что источником страшного бедствия 1932—1933 гг. были не природные катаклизмы, поведшие к неурожаю, а действия высшего политического руководства страны, требовавшего максимального изъятия у крестьян сельскохозяйственной продукции для снабжения города и продажи хлеба за рубежом. Осенью 1932 г. в разгар хлебозаготовительной кампании по инициа-

тиве Сталина, одобренной Политбюро, в основные зерновые регионы страны были направлены чрезвычайные комиссии «в целях усиления хлебозаготовок», якобы срываемых вредителями и злостными саботажниками. И именно предельно жесткая деятельность этих комиссий, опиравшихся на репрессивный аппарат, породила «великий голод». Отдельные должностные лица (особенно на местах), выступавшие против непомерных изъятий зерна у крестьян, в лучшем случае теряли свои служебные посты. Протесты против непосильных поборов, обрекавших крестьян на голод и вымирание, оценивались властями как вредительство, происки классового врага1.
В официальной сталинской версии события 1932 г. в деревне определялись «организационно-хозяйственным укреплением» колхозов и «завершением в основном сплошной коллективизации», о чем было объявлено на пленуме ЦК партии в январе 1933 г. как о важнейшем достижении первой пятилетки, выполненной за четыре года. На том же пленуме было принято решение о создании Политотделов МТС, которые осуществляли не только политическое руководство колхозами, но и политические репрессии через заместителя начальника Политотдела МТС от ОГПУ2. Впервые органы госбезопасности включались в систему непосредственного руководства повседневной жизнью деревни, уже ставшей колхозной и, следовательно, отвечавшей политике государства. И хотя послесталинская советская историография смогла сообщить о таких событиях, как «отлив крестьян» из колхозов в начале 1932 г.3, а художественная литература — даже о голоде 1932—1933 гг.4, но ни происхождение этих событий, ни их масштабы и последствия раскрыть было невозможно из-за строжайшей засекреченности основных документов, относящихся к обстановке в деревне и действительной сталинской политике. Конечно, за последние полтора десятка лет с открытием секретных архивов многое сделано в исследовании коллективизации и раскулачивания крестьянских хозяйств.
Среди документальных изданий последних лет особое место занимает пятитомник «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927—1939 гг.», включающий материалы высших органов власти того времени. Опубликованные там документы 1932—1933 гг. многое объясняют в происхождении голода и гибели миллионов крестьянского населения в районах хлебного производства. Однако конкретная картина происходившего тогда в деревне полнее воссоздается документами ОГПУ как основного исполнителя репрессий, обеспечивавшего выполнение государственных хлебозаготовок «несмотря ни на что». Конечно, начавшееся с 1930 г. сокращение неприятной для сталинского руководства информации, сказалось на информационных документах ОГПУ и в 1932—1934 гг. Тем не менее в 1932 г. «отливы» крестьян из колхозов и отказы от выполнения государственных хлебозаготовок были настолько значительны, что ОГПУ практически возобновило систему информационных сводок — систему более полной и регулярной информации о негативном и враждебном в деревне.
По документам 1930—1931 гг. мы видели, что основные функции ОГПУ в деревне состояли тогда в практическом проведении политики раскулачивания. «Кулаки 1-й категории» арестовывались и отправлялись в лагеря ГУЛАГа (если не приговаривались к расстрелу), а вместе с ними и многие другие «антисоветские» и «контрреволюционные» элементы из духовенства, интеллигенции, разных «бывших». «Кулаки 2-й категории» вместе с семьями отправлялись в необжитые еще районы страны для зато-

товки леса, добычи полезных ископаемых и освоения новых земель, начиная с сооружения спецпоселений в виде бараков, землянок и других жилищ, обрекавших семьи на вымирание, прежде всего детей и стариков. Были кулаки и «3-й категории», которых после раскулачивания надлежало разместить в пределах краев и областей их прежнего места жительства5. Их судьба будет решаться в репрессиях 1932 г.
Документы 1931 г. обнаружили необычный эпизод в отношениях ОГПУ и сталинского Политбюро — столкновение, вызванное попыткой руководства ОГПУ ограничить дальнейшее формирование контингента сяецпереселенцев реальными возможностями их расселения и трудового использования без их массового вымирания и бегства. По оценке ОГПУ за
1931 г., общая численность спецпереселенцев по стране могла быть увели
чена на 90 тыс., максимум на 100 тыс. семей, тогда как Сталин требовал
выселения во вновь осваиваемые районы страны 250—300 тыс. семей.
В июле этого года решением Политбюро было принято, конечно же, тре
бование Сталина. В августе представители руководства ОГПУ, предлагав
шие учитывать опыт 1930 г., были понижены в должности и разосланы в
разные регионы страны. Даже Г.Г. Ягода потерял на год должность перво
го зама управляющего ОГПУ6.
Среди документов 1931 г. опубликованы разосланная на места в начале октября сводка ГУЛАГа о скверном положении спецпереселенцев (таком же, как и в 1930 г.), а также распоряжение от 29 декабря, ограничившее возможности передачи детей и стариков спецпереселенцев их родственникам, ввиду, якобы, «улучшения положения с устройством»7. Приведенные сведения настолько не соответствовали действительности, что меньше месяца спустя, а именно 26 января 1932 г., Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) о спецпереселенцах, возглавляемая Я.Э. Рудзутаком, в составе членов которой были Г.Г. Ягода и М.Д. Берман, оказалась вынужденной говорить о реальном положении крестьян, выселенных в необжитые места. В протоколах названной комиссии Политбюро, сохранившихся в материалах руководства ОГПУ, видно стремление не принимать на себя ответственность за бесчеловечное отношение к людям. Заседание 26 января
1932 г. было посвящено санитарному и культурно-бытовому состоянию
спецпоселений. И то, и другое в целом определялось как «неблагонадеж
ное» из-за «непроведения хозорганами необходимого строительства
жилищ и подсоб-ных помещений» — колодцев, бань, лечучреждений и
др. Отмечалась «неудовлетворительная работа» органов здравоохранения,
а во многих местах и их отсутствие, «повышенная заразная заболевае
мость и неприспособленность контингента спецпереселенцев к суровым ус
ловиям необжитых районов», что вызвало «значительно повышенную
смертность».
Показательно, что данные подтверждали сведения, приведенные в письме В.Н. Толмачева, написанном 16 апреля 1930 г.8 Приводим текст из протокола от 26 января 1932 г.: «Особенно велика смертность среди детей младших возрастов (до 8-ми лет), доходящая в некоторых краях до 10% их численности в течение месяца. Эта смертность детей зависит не только от общих отрицательных факторов санитарных, бытовых, климатических, но и от недостаточного по количеству и неудовлетворительного по качеству их питания*.
Комиссия Я.Э. Рудзутака приняла целый ряд решений, обеспечивающих хотя бы самые скромные условия существования для людей, тем более семей, оказавшихся в необжитых местах и обязанных к повседнев-
9

ному труду. Однако эти решения принимались в основном через полгода, а в лучшем случае через 3—4 месяца после разгрузки эшелонов со спецпереселенцами там, где их никто не ждал. Таковы были неизбежные результаты сталинских решений, принятых в 1931 г. В январе 1932 г. комиссия Политбюро ЦК признала «необходимым организовать на ближайшие 6 месяцев дополнительное питание наиболее слабых детей младших возрастов (до 8-ми лет) в первую очередь» и сделать это через сеть общественного питания в детяслях, дошкольных учреждениях или специальных детских столовых путем выдачи на руки. Однако комиссия тут же оказалась вынужденной «установить процент детей до 8 лет, получающих добавочное питание, в 20% от их общего наличия» с учетом дифференциации по краям и районам в зависимости от бытового положения спецпереселенцев. НКСнабу предлагалось отпустить для этой цели на 6 месяцев по 50 тыс. полноценных пайков, содержащих необходимые продукты. Состав пайков требовалось согласовать с НКЗдравом.
Предложения комиссии по проблемам проживания спецпереселенцев могли быть лишь предварительными и частичными, например, указывалось: в краях, пораженных эпидемиями, следовало организовать специальные комиссии из местных представителей и принять к сведению сообщение НКЗдрава о посылке его крупных представителей 27 января на Урал и в Казахстан «для принятия необходимых мер по борьбе с эпидемиями».
Наркоматы и хозяйственные органы, использующие труд спецпереселенцев, обязывались своевременно производить строительство для них жилищных и подсобных учреждений, включая санитарные, детские и др. Это важное решение в ряде случаев находило отражение в жизни. Нами публикуется информация в комиссию о поступивших в марте заявках ряда хозяйственных организаций Средне-Волжского края на предоставление рабочей силы из спецпереселенцев, в совокупности составляющих 2,2 тыс. семей. В заявках сообщалось о жилищном строительстве и других видах обслуживания спецпереселенцев по линии Наркомздрава, Нар-компроса и др. (док. № 11). Мы, однако, не можем утверждать, что соблюдение требований комиссии стало общим правилом.
Отметим, наконец, и другие решения комиссии Рудзутака, несколько смягчавшие положение спецпереселенцев: возможность оставлять на местах семьи бежавших спецпереселенцев, не имеющих трудоспособных глав, снижать отчисления с зарплаты спецпереселенцев в фонд ОГПУ с 15% до 5%. Перед Политбюро был поставлен вопрос о возможности амнистии и восстановления в правах спецпереселенцев по ходатайствам хоз-организаций, подтвержденным ОГПУ.
Совершенно неожиданный поворот требований комиссии Политбюро к условиям жизни и труда спецпереселенцев, признание возможности их «амнистии» и даже своего рода оправдания побегов семей без трудоспособных членов, выглядят почти героическим противостоянием сталинской позиции, что, конечно, невероятно. (Несколько ниже мы коснемся ряда изменений в поведении крестьян-колхозников, что могло потребовать хотя бы осторожности и учета тех обстоятельств, которыми раньше пренебрегали.) Комиссию Политбюро по раскулачиванию во главе с безоговорочным исполнителем сталинской воли А.А. Андреевым заменила комиссия по спецпереселенцам во главе с Я.Э. Рудзутаком, исполнительным членом Политбюро, но вместе с тем человеком отнюдь не без самостоятельного мнения. Задачей комиссии оставалось количественное наращива-
10

ние спецпереселенцев как массы подневольного труда, что требовало от ОГПУ предоставления сведений о численности невыселенных кулацких семей, наряду с требованиями сведений о состоянии спецпоселений. Первые справки ОГПУ по состоянию на 25 января и 15 марта 1932 г. не были приняты к рассмотрению комиссией Рудзутака из-за неполноты сведений. Достаточно сказать, что в этих справках отсутствовали сведения по Украине9.
Публикуемые в этом томе записки руководству деятелей СПО ОГПУ Г.А. Молчанова и Г.С. Люшкова (см. док. № 2, 3, 4, 5) свидетельствуют о готовности системы продолжать выселение «кулацких хозяйств», не дожидаясь выяснения ситуации в целом, на что были направлены требования комиссии Рудзутака. В этом отношении важна спецсправка СПО «О бегстве кулачества с мест постоянного жительства и из пунктов ссылки». Как констатируется в документе, первые бегут «с целью уклонения от репрессий и выполнения гособязательств» (при раскулачивании), а вторые бегут из спецпоселений из-за «неудовлетворительных хозяйственно-бытовых условий». По сведениям на 15 марта 1932 г., речь шла о побегах 18 тыс. человек в Северо-Кавказском крае, 22 тыс. в Нижне-Волжском крае, 27 тыс. на Украине, почти 14 тыс. в Казахстане, 6 тыс. в Московской обл. и т.д. (док. № 10).
Справка «О количестве учтенных невыселенных кулацких хозяйств по состоянию на 10 апреля 1932 г.» единственная, принятая к рассмотрению на комиссии Рудзутака. Общее число раскулаченных, но не выселенных семей, на 10 апреля определялось в 321 438, из которых было 85 491 «обеспеченных трудоспособными мужчинами» и «пролезших в колхозы и совхозы»; 51 117 семей, «трудоспособная часть которых находится в бегах» и «устроилась на работы в промпредприятия и строительства», проживая в городах; 73 031 семья скрывшихся «в полном составе... с постоянного места жительства»; 22 788 семей вовсе не имели «в своем составе трудоспособных мужчин»; 64 495 семей, имевших «в своем составе трудоспособных», но отбывавших «наказания в лагерях или исправительных домах» и «в ссылке». И наконец, в составе раскулаченных оказалось 18 750 семей бывших красногвардейцев, состоящих на службе в армии и даже лиц, имеющих особые заслуги перед революцией (док. № 14).
10 апреля комиссия Рудзутака рассмотрела данные о численности невыселенных кулацких хозяйств и приняла решение «О выселении кулаков». В течение текущего года, согласно этому решению, предлагалось выселить 30—35 тыс. семей кулаков, вычищенных из колхозов и раскулаченных», обязавшись в ближайшее время «рассмотреть подробно, какое количество семей», «из каких районов» и «в какие края, области» направить. При этом ОГПУ вменялось в обязанность обеспечить «особо тщательный подход» к выселению, заранее «заключить договора с хозоргана-ми на их трудовое использование» и «представить в Наркомфин Союза сметы на расходы по выселению кулаков». Отметим, что за время с 26 января по 10 апреля Комиссия по спецпереселенцам превратилась из органа Политбюро в орган ЦК ВКП(б), в результате чего значение постановлений этой комиссии сразу и намного утратило силу: из решений они стали всего лишь мнением. Характерно, что ни одна из известных нам последующих справок СПО ОГПУ о невысланных кулацких хозяйствах (на 15 июля и 15 октября) для комиссии Рудзутака не была сделана — каждая начата, но не закончена10. Характерно также, что в документах
11

ОГПУ за 1932 г. нам больше не встречались упоминания о комиссии Руд-зутака.
Такое сокращение выселения раскулаченных семей, какое предложила комиссия Рудзутака, не было принято ни на верхах, ни в низах репрессивной системы. В апреле того же года СПО ОГПУ представило «Ориентировочный расчет переселения кулацких хозяйств в 1932 году», охватывающий все 22 региона своей системы. По этому расчету в стране еще насчитывалось 85 775 кулацких хозяйств «с наличием в них трудоспособных глав», из коих предлагалось выселить в течение мая—июня 38 650 семейств (док. № 16). Промедления не было — уже на 13 мая численность «изъятых голов кулацких семей, намеченных к выселению» достигла 17 273 человек. И это без сведений от Украины, Белоруссии, Башкирии, Казахстана и ряда других регионов11. К проблеме раскулаченных семей мы еще вернемся. Главной проблемой 1932 г. стало противоборство власти и крестьянства в целом.

Советская деревня глазами ВЧК Том 3 Книга 2. 2

В стране вновь выдвинулся на передний план старый «фронт» борьбы между крестьянством и властью — «борьба за урожай», а точнее борьба за хлеб независимо от урожая или неурожая. Практически полностью изъятые за 1928—1930 гг. «невидимые» хлебные запасы крестьян поставили их в прямую зависимость от урожая данного года. Неплохой урожай зерновых 1930 г., дополненный последними запасами деревни, вычищенными при раскулачивании, позволили сталинскому руководству объявить о получении невиданного урожая, начать небывалый вывоз зерна на внешний рынок (48,4 млн центнеров!). При этом были даже предоставлены льготы колхозам в очередных хлебозаготовках, а также соответственно увеличены обязательства для единоличников, чтобы тем самым побуждать их к коллективизации. Из-за засухи в пяти важнейших зерновых районах страны урожай 1931 г. оказался пониженным, но это не уменьшило план государственных хлебозаготовок, которые стали проводиться как первоочередное задание, выполняемое буквально с первых обмолотов, без оплаты труда колхозников, создания семенного фонда и необходимых запасов для самих колхозов. И вновь за рубеж было экспортировано 51,8 млн ц. К октябрю, когда в России кончается время земледельческих работ, стало ясно, что деревня остается на зиму без хлеба12.
В зерновых районах, особенно на Украине, официально называемые «продовольственные трудности» перерастали в настоящий голод, предопределивший основные события 1932 г. в деревне. Этим же объясняется и характер документов ОГПУ 1932 г. — обстоятельные спецсводки о происходящем в деревне. Таких практически больше не будет в информационных документах ОГПУ. Однако не следует, что «спецсводки» 1932 г. сравнялись полнотой и точностью сообщений со старыми сводками: сообщения о голоде преуменьшались и часто сводились к отдельным примерам, уход из колхозов приписывался воздействию кулаков, хотя и о фактическом положении дел все же сообщалось.
В первой же публикуемой нами сводке СПО ОГПУ о колхозном строительстве, по данным на 15 января 1932 г., была изложена официальная трактовка новых форм противостояния крестьян государственному насилию. Первая вина возлагалась на «низовые, а в ряде случаев и районные совпарторганизации», которые «вплотную не подошли к вопросу организационно-хозяйственного укрепления колхозов» и проявили «оппортунизм» и «политическую близорукость» «в несвоевременном (?!) выполнении многими колхозами обязательств перед государством» и не смогли
12

«своевременно выявить и разоблачить классового врага»... Отмечались «крайне слабые темпы сдачи хлеба колхозами таких районов, как Украина, ЦЧО, СКК», то есть основных зерновых районов страны, «слабая организация и учет труда», «уравниловка» и «поедоцкое распределение доходов», а также «расшатывание трудовой колхозной дисциплины, усиление рваческих тенденций и выходы из колхозов». Все эти пороки, оказывается, «умело используются кулачеством для усиления антиколхозной деятельности...» (док. № 1). Такова была официальная концепция сопротивления колхозного крестьянства возросшему сверх всякого предела насилию государственных хлебозаготовок.
В действительности, вся полнота ответственности за состояние коллективных хозяйств того времени лежала на сталинском руководстве — на насильственной коллективизации крестьянских хозяйств, на безмерном форсировании и подчиненности новых форм производства посторонним целям, наконец, на полном игнорировании условий крестьянской жизни. Бросается в глаза совершенно искаженная трактовка распределения сельскохозяйственной продукции в колхозах по едокам: «...в организации и учете труда при активном участии кулацко-зажиточных элементов фиксируются многочисленные факты распределения доходов по едокам». Обращалось внимание на «факты распределения доходов по едокам по инициативе правлений колхозов...» (док. № 1). В действительности же, в условиях нагрянувшего голода, когда селение оказывалось перед угрозой вымирания, распределение хлеба по едокам было естественным и необходимым. Это было хорошо всем известной традиционной нормой сельской жизни. Таким образом, перед нами характерное для сталинской политики объявление «кулацкой», «контрреволюционной» любой попытки самозащиты и протеста населения.
Сообщения о «продовольственных затруднениях» нарастали в сводках ОГПУ с наступлением весны, что соответствовало специфике деревенского голода, поскольку к марту—апрелю никаких запасов хлеба у большинства крестьян обычно не оставалось. Вместе с тем расширялась и территория «продовольственных трудностей», захватывая новые районы — Средней Волги, Урала, Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока и др. (см. док. № 8, 12, 14, 17, 18, 19, 21 и 22). В спецсообщении из Уральской области от 8 марта сообщалось, например, о колхозе, где «уже 3 недели как нет хлеба», «зарегистрированы случаи опухоли на почве голода». В другом колхозе «...появилось массовое заболевание и опухоли», так как «кончился запас... колхозники, в том числе и школьники, сидят голодные ...со слезами приходят в правление и просят хотя [бы] фунт хлеба». Между собою говорят: «Надо бросать работу и уходить куда глаза глядят» (док. № 8).
Приведем сведения по Северо-Кавказскому краю из обширной сводки на 1 апреля (док. № 12): в земледельческих районах к началу апреля общее число голодающих достигло 1869 человек, зарегистрировано «смертей от голода — 8, опуханий — 6, употребления в пищу падали и суррогатов — 45 случаев, покушений на самоубийство — 2». Учтем, что речь идет лишь о зарегистрированных случаях, что само по себе свидетельствовало о неполной информации, ибо несчастья и беды всегда меньше регистрируются властями. Справка о положении в селах Украины начиналась с оговорки, «по неполным данным», в крестьянских семьях к началу апреля было «83 случая опухания от голода, 6 смертей». В ЦЧО хлеб, полученный по 600 г на трудодень, колхозники съели к середине февраля и,
13

«не имея средств для его покупки, ходят по дворам и просят милостыню... Отмечены случаи заболевания семей колхозников и опухания детей». Из Нижнего Поволжья сообщали, что в северных (зерновых) районах с декабря 1931 г. 1230 семей колхозников испытывают «острые прод-затруднения», что зарегистрированы 20 случаев опухания, 3 случая смертности и 1 случай покушения на самоубийство (док. № 12).
Сводка о продовольственных трудностях в деревне не могла обойти и связанных с ними потерь в поголовье рабочего скота, остающегося еще основной тягловой силой на сельхозработах. Из-за недостатка кормов падеж лошадей исчислялся в тысячах и даже десятках тысяч голов, а сохранившееся поголовье на Украине оценивалось как непригодное для работ на 50%. Сходным было состояние тягла накануне весеннего сева и в других районах страны (см. док. №12).
Нарастание конфликта между сталинским режимом и крестьянством стало неизбежным и важнейшим фактором развития деревенских событий в 1932 г. Полуголодное, а местами и просто голодное существование и колхозного, и единоличного крестьянства, продолжающееся разрушение реального производства ставили сельское хозяйство страны перед катастрофой. Все это не могло не вызвать активного протеста обманутого и ограбленного крестьянства.
Массовые выступления колхозного крестьянства возобновились еще в октябре—декабре 1931 г. Характер этих выступлений первоначально был местным и ограничивался требованиями преодоления угрозы голода. В Нижне-Волжском крае, как сообщала январская спецсводка, было «40 сел, где ежедневно в правления колхозов являются группы колхозников (от 10 до 60 чел.), преимущественно женщины, с категорическими требованиями выдачи хлеба и угрозами расправы по адресу членов правления». Отрицательные настроения проявлялись также в массовых невыходах на работу, в разборах обобществленного скота и имущества; «неорганизованном», то есть самовольном отходничестве на заработки в промышленные районы (док. № 1). Выступления такого типа преобладали и в других районах. На Украине, например, за время с 1 октября 1931 г. по 1 апреля 1932 г. ОПТУ насчитывало 259 выступлений, в которых приняло участие 23 039 человек — в среднем по 80—90 участников. «Резкий рост массовых выступлений... в марте» проявился и в количестве конфликтов — до 145, и в увеличении численности участников до 300— 500 человек в каждом из них (док. № 12). В справке СПО ОГПУ от 5 августа приведены сведения за апрель—июнь 1932 г. с оговоркой, «по неполным данным»: «Во II квартале 1932 г. отмечается значительный рост массовых выступлений...» — 949 против 576 в I кварале13. Более 1500 массовых протестов крестьянства за полугодие свидетельствовали прежде всего о том, что никаких надежд на продовольственную помощь, тем более на спасение от голода, крестьяне не питали.
Нельзя не сказать о том, что массовые выступления традиционно сопровождались физическими расправами с местным начальством, что официально называлось «кулацким террором», а также распространением «листовок» и «анонимок», в которых грамотная часть протестующей деревни пыталась объяснить поведение власти («угроза войны» и т.д.) и призвать к активному сопротивлению. И то, и другое в октябре 1931 — марте 1932 гг. приняло весьма массовый характер и оказалось повсеместным, хотя и не достигло уровня предыдущего года.
14

Требования к местным властям о помощи и попытки стихийного овладения колхозными и другими хранилищами зерна и разных продуктов не решали проблему. Реальное спасение значительная часть крестьянских семей искала и находила в традиционном отходничестве на заработки в города и промышленные районы. С коллективизацией отходничество не прекратилось, но получило «организованный» характер и всемерно поощрялось. Как и до революции, в советское время в крестьянской стране многие работы в городах, в промышленности и на транспорте выполнялись в очень большой мере руками крестьян. Их трудом осуществлялась индустриализация страны. Принятое 5 июля 1931 г. постановление ЦИК и СНК СССР «Об отходничестве» включало разделы, предусматривающие льготы для колхозников-отходников и для отходников-единоличников. Речь шла о налоговых льготах, об обеспечении семей колхозников-отходников «продовольствием и кормовыми средствами в том же количестве, какое получают колхозники», что предполагало оформление контрактов на работы через правления колхозов14.
«Неорганизованным отходничеством» обозначался самостоятельный отъезд на заработки колхозника, часто со всей семьей, без каких-либо обязательств, в том числе без обязательства вернуться. По данным сводки СПО ОГПУ, за январь—февраль 1932 г. «неорганизованно ушло» по 13 районам Одессщины 31 700 колхозников, по 27 районам Днепропет-ровщины — 89 300, по 13 районам Харьковщины — 4600 и по 5 районам Киевщины — 1120. В сумме это составляло 126 720 человек* (док. № 12). Эту цифру СПО ОГПУ повторило в статистической сводке о неорганизованном отходничестве за октябрь 1931 г. — март 1932 г. В примечании к этой статсводке отмечено: «Составлено по неполным данным 12 ПП». Общий итог неорганизованного отходничества колхозников за полугодие на территории всего 12 регионов составил 698 342 человека.
Система ОГПУ на местах насчитывала более 20 полномочных представительств и хотя среди 12-ти приславших сведения об отходниках были ПП Украины, Среднего и Нижнего Поволжья и Московской области, где на стройках находили работу наиболее значительные массы отходников, действительная численность последних была значительно больше. К тому же отхожие заработки для крестьян оставались- необходимыми не только до уборки нового урожая, но и после (см. док. № 19, 21, 55), тем более, что в 1932 г. собрано хлеба было не больше, чем в 1931 г., а хлебозаготовки оказались еще беспощаднее15. «Неорганизованное отходничество» колхозников продолжалось до вылавливания беженцев от голода в 1933 г.
Отходничество на заработки вне колхоза не исчерпывало реакции колхозников на порядки, обрекавшие их на полуголодное и голодное существование. Многие отходники не возвращались в колхозы, что одновременно означало и уход из родного села. Публикуемые нами документы отмечают факты невозвращения «неорганизованных отходников», но не сообщают их численности. Для ответа на этот важный вопрос потребуются специальные исследования.
Теперь обратимся к самому решительному и абсолютно отрицающему сталинский режим в колхозной деревне того времени явлению — к массовым выходам из колхозов крестьян, чьи хозяйства были коллективизиро-
* Отметим, что после сталинских хлебозаготовок в отходничество на заработки отправлялись и единоличники: по 38 районам Украины их оказалось, «по весьма неполным данным», 35,2 тыс. человек, оставивших без обработки 58 907 га земли (док. № 12).
15

ваны в 1930—1931 гг. В октябре 1931 г., то есть в разгар очередных хлебозаготовок, спасением для семей колхозников становился выход из колхозов с изъятием недавно обобществленного скота, прежде всего молочного, земельного участка и инвентаря. Так начинался «отлив из колхозов».
При «выходе» крестьяне должны были подавать в правления колхозов заявления. Примеры наиболее радикальных из них приводились в сводках ОГПУ. Таким, например, было коллективное заявление колхозников с. Кикино Каменского района Средне-Волжского края, ярко воспроизводящее и реальные причины обобществления их хозяйств, и установившиеся порядки. Оно начиналось с сообщения о том, что «добровольного желания о вступлении в члены колхоза не изъявляли никогда, а получилось это под давлением в момент скотозаготовок, когда в нашей деревне разъезжал автомобиль с пулеметами...». Теперь же на опыте крестьяне узнали, что «...потребная норма людям, скоту и на семена и на другие фонды не учтены, ...норму хлеба вывозят, ничего не оставляя нам. Следовательно, можно ли жить при таких условиях? — Ясно, что нет». Результатом этого заявления прежде всего был арест «6 кулацких хозяйств» и «подстрекателей к массовому выходу» (док. Ml).
Статистическая сводка о выходах из колхозов с октября 1931 г. по март 1932 г. определяла, «по неточным данным 20 ПП», их количество в 253 370 хозяйств (семей). Главная неточность состояла в отсутствии данных о выходах на Украине, где «отлив из колхозов» из-за голода был наиболее массовым. В примечаниях к названной статсводке указаны неточности, порожденные, вероятно, какой-то чрезвычайной спешкой. Совершенно очевидно, что общая итоговая сумма выходов должна быть, по крайней мере, удвоена. Тем не менее она может послужить отправной информацией для специального исследования такого важного явления как массовый выход крестьян из колхозов на первый—второй год после насильственной коллективизации.
За голодной зимой в деревне обычно наступает еще более голодная весна. Украинское село кипело от негодования и протеста. Выход из колхозов стал принимать характер массовых выступлений — «волынок». С января до середины мая насчитали 668 волынок, в том числе в марте — 152, в апреле — 282, в первой половине мая — 166. Их основные требования состояли в предоставлении посевного материала (295), хлеба (157) и коров (163). В селах Андрушевка и Париевка Винницкой области крестьяне подняли вооруженное восстание во главе с красным партизаном и бедняком. Органами ГПУ за активное участие в волынках было арестовано 840 человек (док. № 17, 23 и др.). Во второй половине мая крестьянские выступления приняли характер прямой борьбы за хлеб, включая нападения на амбары. «Начиная с 15 мая, ежедневно правление артели посещают группы женщин по 5—10 чел., требуя хлеба». В других селениях «с той же целью» обращались по 60, по 80 и даже по 150 женщин. Были и намерения «отнести детей в сельсоветы»(док. № 22). Волынки были не только на Украине, но и в других районах страны. В Западно-Сибирском крае, как сообщалось в спецсводке от 29 апреля, за январь—март по 14 районам зарегистрированы 22 массовые волынки с числом участников в 785 человек. В апреле было «продзатруднениями охвачено 55 районов, из них в острой форме 30 районов». В 500 колхозах отмечались «факты голодания среди колхозников». Отсюда «рост выходов из колхозов и бег-
16

ство колхозников в города», принявшие массовый характер с февраля 1932 г. (док. № 21).
Как известно, в марте приближается, а местами и начинается весенний сев, что заставило сталинское руководство наряду с репрессиями против «кулацких элементов», якобы агитировавших крестьян за выход из колхозов, пойти на некоторые уступки колхозникам, учитывая их требования. 26 марта 1932 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О принудительном обобществлении скота», осуждавшем «перегибы», допущенные в отношении молочного и мелкого скота. За колхозниками теперь признавалось право на возврат названных видов скота. Более того, предлагалось оказывать колхозникам помощь в покупке и выращивании молодняка для личных потребностей16. 6 мая СНК и ЦК приняли постановление «О плане хлебо-скотозаготовок из урожая 1932 г. и развертывании колхозной торговли»17.
Первое из названных постановлений действительно выполнялось по требованию колхозников, хотя установка на сохранение общественного стада в колхозах продолжала определять поведение партийного и советского руководства. «Развод скота колхозниками» приписывался классово-чуждым элементам, запугивавшим колхозников угрозами войны и т.п. (см. док. М 25). Что же касается второго постановления, то обещание облегченного плана хлебозаготовок и разрешения колхозам и колхозникам после выполнения этого плана с 15 января 1933 г. беспрепятственной продажи излишков своего хлеба по своему усмотрению, то крестьяне с полным основанием не поверили ни тому, ни другому обещанию. В сводках СПО от 5 и 14 июля о настроениях сельского населения в связи с постановлением о хлебозаготовках и колхозной торговле кулачеству и антисоветским элементам приписывалось распространение всевозможных провокационных слухов. Записи деревенских оценок ситуации, сделанные практически во всей стране совершенно едины: «Эти решения в жизнь проведены не будут», «Осенью все равно заберут весь хлеб и оставят колхозников голодными», «Уменьшенный план хлебозаготовок будет велик, так как площадь посева сократится, качество посева плохое, хлеба уродится мало», «Постановления эти — обман», «План уменьшен на 20%, а поля засеяны на 50%. Таким образом, у нас дело будет обстоять не лучше, чем в прошлом году». С недоверием деревня отнеслась и к организации колхозной торговли: «Сейчас торгуй, а затем тебя раскулачат» (док. № 29, 30).
Спецсводки ОГПУ о ходе весенней посевной кампании по состоянию на 25—29 апреля 1932 г. отмечали «рост отрицательных настроений» как в единоличном секторе, так и среди отдельных групп колхозного крестьянства. В УССР у единоличников происходили «сброска земли», «отказ от ссыпки семян и принятия планов» и даже «ликвидация хозяйств». В колхозном секторе прежде всего отмечались «усилившийся в ряде мест выход из колхозов, разбор обобществленного скота и рост неорганизованного отходничества» (док. № 19). Для колхозников возвращение обобществленного скота было первым средством спасения своей семьи, прежде всего детей, и в то же время первым шагом к выходу из колхозов. Естественно, что и инициативу, и даже разбор скота чаще всего брали на себя женщины. В мае голод в деревне не уменьшился и разбор скота стал повсеместным. В весьма обстоятельной спецсводке на эту тему Украинского ГПУ приводятся очень выразительные заявления женщин. Вот одно из них:
17

«Мы пухнем с голода и нам никто ничем не помогает, так мы будем кушать молоко» (док. № 24).
Обзорная спецсводка СПО ОГПУ по основным районам РСФСР за май 1932 г. сообщала, что разбор скота колхозниками утратил «повсеместный характер и в сравнении с апрелем значительно снизился», что в отдельных местах «отмечаются случаи возврата разобранных коров обратно на колхозные дворы» (док. № 25). Однако стремление забрать свой скот, причем не только корову, но и рабочую лошадь, не исчезло с началом летнего времени. Объяснение дают более конкретные сообщения по отдельным регионам. «Положение власти шаткое. Скоро будет война, власти не до коров и не до колхозников». «Весной все равно будет война и колхозникам будет крышка, а поэтому надо забирать имущество да поскорее из него выходить», — вот разговоры, зафиксированные в процитированной выше спецсводке (Там же).
Кампания по выполнению плана государственных хлебозаготовок, которая началась, как обычно, в начале июля, еще сильнее обострила напряженность в отношениях между крестьянством и государством, особенно в главных зерновых районах страны (Украина, Северный Кавказ, Нижне-Волжский и Средне-Волжский края). Еще 21 июня ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР послали Центральному Комитету Коммунистической партии Украины угрожающую телеграмму, требуя «...во что бы то ни стало обеспечить зернопоставки. Никакие уклонения от выполнения установленного для вашего края плана по зернопоставке колхозами и единоличными хозяйствами и по сдаче зерна совхозами не должны быть допущены ни под каким видом как в отношении количеств, так и сроков сдачи зерна»18.
Несмотря на угрозы, выполнение плана по зернопоставке в 1932 г. шло поначалу очень медленно: на Украине июльский план был выполнен всего ан 15,6%, на Северном Кавказе — на 12%, в Центральной Черноземной области на 0,3% (док. № 37). 25 июля С. Реденс, председатель ГПУ Украины отправил Менжинскому справку о постоянно возрастающем числе крестьян, выходящих из колхозов (док. № 32). О сходном положении в очень многих других регионах сообщает спецсводка от 26 июля 1932 г. (док. JV? 33). Эти массовые выходы из колхозов сопровождались «разбором рабочего скота, с/х инвентаря и полным развалом колхозов». «Выходы из колхозов принимают местами обостренную форму и сопровождаются, помимо разбора скота и имущества, самочинным захватом и разделом на единоличное пользование земли, посевов, угрозами расправиться с совпартработниками, а в отдельных случаях — избиением активистов-колхозников». Особенно тревожило власти широкое распространение слухов о бегстве из колхозов: «Заслуживает внимания появление в ряде мест подозрительных нищих, распространяющих провокационные слухи о роспуске колхозов в соседних районах. Так, например, в Октябрьском районе Татарии массовые выходы из колхозов начались после наплыва нищих из смежных районов СВК, распространивших слухи, что в СВК все колхозы распались и выходцам вернули все обобществленное имущество» (Там же). Еще одно явление, к которому привлекают внимание сводки ОГПУ: массовое воровство колхозниками, зачастую при соучастии колхозного руководства, хлеба с полей (док. № 36).
У руководителей партии все это вызывало большую тревогу, и Сталин решил ответить радикальными мерами. «Терпеть такое положение немыслимо. Предлагаю издать закон», — пишет он 20 июля Кагановичу и Мо-
18

лотову19. Переписка Сталина и Кагановича, к настоящему времени опубликованная, проливает свет на возникновение знаменитого закона от 7 августа 1932 г., обрекшего на долгое пребывание в лагерях, а порой даже на смерть, сотни тысяч крестьян, которые, не получая практически ничего в счет трудодней, «воровали» колоски на колхозных полях, чтобы не умереть с голоду. Другая репрессивная мера ОГПУ изложена в разосланном в начале августа циркуляре № 40435 «О борьбе со спекулянтами-перекупщиками» (док. № 35). Это прямой ответ на распоряжение Сталина, содержащееся в письме от 20 июля: «Взять под строгое наблюдение базары, рынки и всех спекулянтов и перекупщиков, изымать, конфисковать, направлять в концлагеря». Тем не менее, судя по «записке по прямому проводу зам. председателя ОГПУ Г. Ягоды всем полномочным представительствам ОГПУ об изъятии спекулянтов-перекупщиков» от 16 сентября 1932 г. (док. № 41), сотрудников ОГПУ, и без того засыпанных директивами относительно всесторонних репрессий против «воров», пришлось призывать к усилению борьбы со «спекулянтами-перекупщиками»; о полученных результатах им было предписано докладывать в центр. «Работу по изъятию спекулянтов, — напоминал Г. Ягода, — надо рассматривать не как кампанию, а как постоянную, возложенную на ОГПУ специальным декретом правительства, [...] задачу [...]».
В ходе «сражения за хлеб» на «фронте хлебозаготовок» постоянным источником тревоги для властей служило оппортунистическое, а местами упадническое настроение части работников низового совпартаппарата, открыто заявляющего о нереальности планов, что выполнение их создаст голод, разрушит колхозы и т.п. (док. № 37). Особенно интересны в этом отношении «Докладная записка ГПУ Украины об отрицательных настроениях районного и сельского актива в связи с хлебозаготовками» от 22 августа 1932 г. (док. № 38) и сводка СПО ОГПУ, посвященная тем же настроениям на Северном Кавказе» (док. № 43). В первом из этих документов речь идет об оппозиции районных партийных работников 73 районов 5 областей Украины (Днепропетровской, Киевской, Харьковской, Одесской и Винницкой). Районные партийные работники твердят в один голос: «План хлебозаготовок неисполним»; «исполнить план — значит обречь колхозников на голодную смерть». На более низком уровне оппозиция была ничуть не менее сильна: в середине августа украинское ГПУ отмечает 220 случаев отказа от сдачи зерна, исходящих от председателей колхозов или председателей сельсоветов. Второй документ, датированный 18 сентября, посвящен оппозиции со стороны рядовых партийных работников, в числе которых немало пламенных сторонников Советской власти («красные партизаны»). Оппозиция эта проявляется открыто на собраниях колхозных активов, где люди осмеливаются даже говорить вслух об опасности, грозящей соседней Украине, — голоде: «Если кто из представителей колхозов согласится с предложенным планом, то он будет предателем и с ним будет поступлено как с предателем» (выступление покрыто криками «правильно»!). «Хлеба вывозить мы не дадим. Пусть заявят в ГПУ, пусть судят, но Украину у себя не допустим!» (док. JV? 43). На фоне этих документов становится вполне ясна встревоженная интонация, с которой Сталин пишет 11 августа 1932 г. Кагановичу: «Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии. Говорят, что в двух областях Украины (кажется, в Киевской и Днепропетровской) около 50-ти райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным. В других райкомах обстоит дело, как утверждают, не лучше. На что это похоже?
19

Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того чтобы руководить районами, Косиор все время- лавировал между директивами ЦК ВКП и требованиями райкомов и вот — долавировался до ручки [...]. Плохо по линии советской. Чубарь — не руководитель. Плохо по линии ГПУ. Ре-денсу не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина. Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять...»20.
В сентябре 1932 г. положение на «фронте хлебозаготовок» продолжало ухудшаться, причем особенно скверно шли дела в самых стратегически важных районах: на Украине, на Северном Кавказе в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях. Сводки Секретного политотдела ОГПУ подробно описывали многочисленные хитрости, на которые шли местные власти ради того, чтобы утаить часть урожая от «конвейерного метода», насаждаемого центром; метод этот заключался в том, чтобы производить помол зерна немедленно и сразу же отправлять его на элеваторы, минуя хранение в колхозных амбарах. Одной из наиболее распространенных хитростей, применявшихся для укрытия хлеба, была «практика списания части урожая и малоурожайных посевов как «погибших» (док. № 40). Согласно сводке от 26 сентября (док. № 44), отказы части сельсоветов и колхозов от утверждения плана хлебозаготовок становились все более частыми: на Украине с начала кампании по выполнению плана такие отказы имели место в 446 сельсоветах 92 районов (Там же). Та же сводка подчеркивает, что «укрытие и разбазаривание хлеба достигло в ряде районов значительных размеров. Вновь учтены многочисленные факты нарушения директив партии о выдаче натуральных авансов. В некоторых районах Украины колхозникам выдано до 50—75% обмолоченного хлеба [...] Укрытие и разбазаривание хлеба идет также по линии умышленной затяжки обмолота, обмолота наиболее неурожайных площадей, искусственного задерживания хлеба на токах, в амбарах и т.п. [...] В ряде районов СКК и УССР выявлены нелегальные мельницы, производящие помол хлеба ручным способом или с помощью конского привода. В СКК учтено свыше 100 подобных мельниц [...] По целому ряду районов продолжаются факты хищения колхозного хлеба и массовой спекуляции, причем последнее явление имеет тенденции к росту» (см. там же).
Хотя 17 августа Политбюро снизило план для Украины на 40 млн пудов, в главных зерновых районах сентябрьский план был выполнен не более, чем на 30%21. В октябре положение ухудшилось: 20 октября месячный план по Украине был выполнен всего на 22%, а по Северному Кавказу и того меньше — на 18%22. 22 октября Политбюро решило направить в эти стратегически важные области две «чрезвычайные комиссии»: одну под руководством В. Молотова, другую — под руководством Л. Кагановича, дабы «ускорить выполнение плана хлебозаготовок». В эти «чрезвычайные комиссии» входили самые высокие чины ОГПУ (включая Генриха Ягоду). Несколько тысяч агентов ОГПУ и полномочных представителей партии были отправлены на места для усиления не справляющихся с поставленными задачами местные партийные организации. Спецсводки ПП (полномочных представительств) ОГПУ и Секретного политоде-ла (СПО) за ноябрь—декабрь 1932 г. (док. № 47—61) свидетельствуют о масштабе репрессий, обрушившихся в этот период прежде всего на Украину, Северный Кавказ, Нижне-Волжский и Средне-Волжский края, Западную Сибирь; репрессиям подвергались виновные в «срыве плана хлебозаготовок», в том числе многочисленные колхозные руководители и мелкие
20

сельские служащие, а также, разумеется, «традиционные враги» Советской власти, именуемые «кулацко-белогвардейскими элементами», «казацкой белогвардейщиной» и проч. Эти «оперативные» документы дают представление о численности «расхитителей» и саботажников, арестованных ОГПУ: 8881 человек (из них более 2000 «бывшие петлюровцы» и «бывшие махновцы»!) арестован на Украине за один только ноябрь 1932 г. (док. JV? 54); 3529 человек арестовано в Нижне-Волжском крае с 15 по 29 ноября (док. № 58); 11 187 человек арестовано на Северном Кавказе в течение того же периода (док. JV? 56)23. По мнению авторов сводок, арестованные принадлежали по большей части к организованным группам «кулацко-белогвардейских» саботажников, находившихся под влиянием «петлюровской идеологии». Слово «петлюровщина» (напомним, что писал на этот счет Сталин в уже неоднократно цитированном выше письме от 11 августа 1932 г.: «Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского») быстро становится главным политическим ярлыком, навешиваемым как на простых колхозников, утаивших несколько пудов зерна, так и на деревенских коммунистов и местных чиновников, которые не выполняют своего «долга перед государством» и выдают колхозникам «авансы» натурой (док. № 59). «Спецсводки» Секретного политотдела и областных полномочных представительств изобилуют подробными рассказами о хитростях, которые изобретают крестьяне, нередко сообща с колхозным руководством, в ходе борьбы за хлеб, а точнее, за выживание: они прячут зерно в «зерновых ямах» и «черных амбарах», мелют его «ручным способом» на нелегальных мельницах кустарного производства, утаивают при перевозе на элеваторы или во время взвешивания. Впрочем, как ни разнообразны были эти способны утаивания зерна, сводки ОГПУ свидетельствуют, что объемы зерна, попавшего на эти «тайные склады», были смехотворно малы — от силы несколько тысяч тонн, иначе говоря от 0,1% до 0,2% от «плана хлебозаготовок» (док. № 53, 61).
Спецсводки Секретного политотдела ОГПУ за ноябрь—декабрь 1932 г. содержат также информацию о других формах репрессий, которым подвергались крестьяне главных зерновых районов, в частности, занесение в «черный список» целых деревень и казацких станиц, а порой и целых районов. Занесение в «черный список» за «срыв плана хлебозаготовок» влекло за собой следующие репрессивные меры: полное опустошение магазинов, полная остановка всякой торговли, требование немедленно вернуть все кредиты, как индивидуальные, так и коллективные, чрезвычайное налогообложение, арест и высылка всех «социально-чуждых элементов». Эти меры, предполагавшие коллективную ответственность, приводили к массивной высылке целых деревень, обрекали десятки «строптивых» районов на голод. Л. Каганович, отправленный на Кубань, особенно рьяно преследовал «контрреволюционные петлюровские элементы, перекочевавшие весной из Украины». В станице Полтавская Славянского района, куда Каганович прибыл 8 ноября 1932 г., московский спецпредставитель обнаружил «образцовый заговор» (док. № 50). Незадолго до приезда Кагановича здесь были арестованы четыре десятка человек, которые якобы поддерживали связи с бывшим станичным атаманом Григорием Омель-ченко, членом Украинской рады в 1918 г. «Уликой», позволившей обвинить несколько десятков человек в «кулацко-белогвардейском контрреволюционном заговоре», стало письмо, которое Омельченко отправил своим
21

землякам-казакам из Праги. В речи, произнесенной перед общим собранием станичников, Каганович подчеркнул, что классовый враг изменил тактику, что теперь он стремится «проникнуть в колхозы, разложить их изнутри, выхолостить из колхозов их социалистическую сущность и превратить их в своего рода крестьянские союзы, организующие крестьян против советского государства, против пролетарской диктатуры»24. Закончил Каганович свою речь откровенной угрозой: «Что же от вас, полтавцев, станичников, передать правительству — Калинину, Сталину, Молотову, Ворошилову, Буденному и другим? Если мы увидим, что в станице начался перелом, есть сдвиг, по-честному сдают имеющийся хлеб, мы пойдем навстречу, поможем вам. Если нет, Советская власть имеет достаточно силы и крепости, чтобы переселить срывающих государственные задания на Север, а на их место переселить с Севера трудолюбивых крестьян. Кубанские земли — прекрасные земли, они не заслуживают такого обращения с ними, как делаете вы. Так засорить кубанские земли — это ганьба (позор)!»25 Угрозы эти были приведены в исполнение: в течение ближайших недель десятки тысяч казаков из четырех кубанских станиц, не выполнивших план хлебозаготовок (Полтавской, Медведовской, Уманской, Урупской), были переселены в Сибирь26. Кроме того, комиссии Молотова и Кагановича подавили последние очаги сопротивления со стороны местных организаций Коммунистической партии Украины и областного комитета Коммунистической партии Северного Кавказа. 29 декабря 1932 г. руководство Украинской Коммунистической партии пошло на попятную в самом важном пункте: было постановлено, что колхозы, которые еще не выполнили плана по хлебозаготовкам, должны в течение десяти дней выдать свой «семенной фонд» — последние запасы, призванные обеспечить посевную следующего года, а в самом крайнем случае спасти крестьян от голодной смерти2^.

Советская деревня глазами ВЧК Том 3 Книга 2. 3

В январе 1933 г. исход колхозников из областей, где свирепствовал голод, ускорился. 22 января Сталин составил от имени Центрального Комитета партии и правительства директиву, приказывающую немедленно положить конец массовому бегству крестьян с Украины и Кубани «за хлебом». «До ЦК ВКП и Совнаркома ДОПЕЛИ сведения, — писал Сталин, — что на Кубани и Украине начался массовый выезд крестьян «за хлебом» в ЦЧО, на Волгу, в Московскую область, в Белоруссию. ЦК ВКП и Совнарком не сомневаются, что этот выезд крестьян, как и выезд из Украины в прошлом году, организован врагами Советской власти и агентами Польши с целью агитации «через крестьян» в северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти»28. В тот же день Г. Ягода разослал полномочным представительствам ОГПУ циркуляр № 50031, предписывавший перехватывать всех «беглецов» с Украины и Северного Кавказа. После «фильтрации» пойманных «закоренелых контрреволюционеров» надлежало арестовать и отправлять в лагеря; «тех, кто откажется вернуться домой», следовало выселять в деревни для спецпереселенцев в Казахстане, а остальных — «отправлять домой» (док. М 63). На следующий день Политбюро Компартии Украины запретило продавать крестьянам билеты на поезд29. ОГПУ организовало на местах специальные патрули для поимки беглецов, прежде всего вокруг вокзалов и на дорогах; был создан десяток «фильтрационных центров». Уже за первую неделю было поймано 25 000 беглецов (док. JV? 64). За два месяца число пойманных возросло до 225 000; из них 80% были отправлены домой (док. № 104). Ежедневные сводки ОГПУ о «мерах по предотвращению массового бегства крестьян», адресованные непосредственно Сталину и Молотову (док.
22

№ 64, 65, 66, 69, 71, 72, 73, 75, 79, 90, 99, 104) ничего не сообщают о физическом состоянии пойманных. В этой чрезвычайно напряженной обстановке, когда голод начинает свирепствовать в районах, и без того истощенных в ходе кампании по выполнению плана хлебозаготовок, на самом высоком уровне начинается разработка нового грандиозного плана: в начале февраля 1933 г. Политбюро принимает решение о выселении одного миллиона человек в Казахстан (док. № 70) и еще одного миллиона — в Западную Сибирь...30 Напомним, что с октября—ноября 1932 г. выселение шло в ускоренном темпе, особенно на Северном Кавказе (Кубань), на Украине, в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях (док. № 113, 114). Выселениям этим, производимым в рамках карательных операций против людей, срывающих план хлебозаготовок, подвергались не только «кулаки» (что вообще могло означать это слово в конце 1932 г., в описанной выше обстановке?), но и огромное множество крестьян-единоличников и колхозников, которые в той или иной мере «не выполнили» своих «обязательств перед государством», а зачастую все без исключения жители деревнь, записанные на «черную доску». Кроме того, в январе 1933 г. началась кампания «паспортизации» жителей «режимных» городов, в ходе которой выселению подвергался новый контингент нежелательных элементов (в первую очередь «бывшие кулаки, бежавшие с мест, назначенных им для проживания»). Проект нового, массового переселения, выработанный в первой половине февраля 1933 г. верхушкой ОГПУ и ГУЛАГа (док. № 70, 74), был столь грандиозным, что сами Ягода и Берман признавали: «Для уточнения плана переселения и окончательного выяснения реальных возможностей удовлетворения выявившихся при предварительной проработке потребностей в денежных и материальных ресурсах необходимо создать специальную комиссию» (док. № 74). Докладная записка ОГПУ № 50073 от 13 февраля 1933 г., подписанная Ягодой и Берманом, описывает основные мероприятия, связанные с размещением двух миллионов спецпереселенцев в Казахстане и Западной Сибири. Следовало выстроить не меньше тысячи спецпоселков, построить в одной лишь Западной Сибири 125 000 двухквартирных домов; для перевозки переселенцев и их вещей от железнодорожных станций до места поселения требовалось 90 000 лошадей, 2416 грузовиков, 1200 тракторов. Выполнение этого проекта было сопряжено с таким обилием финансовых и материально-технических проблем, «планы обустройства» переселенцев были настолько нереалистичны, а политическое руководство на местах высказывало столь сильные сомнения в возможности разместить такое множество переселенцев31, что в начале мая 1933 г. планы переселения были существенно сужены: секретная инструкция от 8 мая 1933 г. за подписью Сталина (от Центрального Комитета) и Молотова (от Совета Народных Комиссаров) предписывала резкую остановку начатого процесса: возлагая (по уже не раз опробированному сценарию) ответственность за «перегибы» в репрессиях последних месяцев на местных партийных работников, которые «не разобрались в новой обстановке... более не требующей массовых репрессий», вожди партии требовали за два месяца уменьшить число арестованных в два раза (от 800 000 довести его до 400 00032) и «немедленно прекратить массовые высылки крестьян», ограничив число переселенцев 12 000 семей (или 48 000 человек). «Наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников. Дальнейшее применение острых форм репрессии может свести к нулю влияние нашей партии в
23

деревне»33. Согласно справке Секретного политотдела ОГПУ от 21 апреля 1933 г. (док. № 114), начиная с октября 1932 г. высылке подверглись 147 283 человека — количество, разумеется, гораздо меньшее, чем предусматривал грандиозный план февраля 1933 г., но все же свидетельствующее о том, что, несмотря на истощение сельского населения, численность которого значительно уменьшилась из-за голода, общая политика по отношению к нему оставалась неизменной.
В последние годы голод 1932—1933 гг. стал предметом многочисленных публикаций в России и в особенности на Украине34. Документы, опубликованные в третьем томе «Трагедии советской деревни» позволили, основываясь на различных источниках (протоколы и резолюции Политбюро, переписка основных партийных и советских руководителей: Сталина, Кагановича, Молотова — с руководителями Украинской компартии, резолюции областных комитетов партии и компартии Украины, и проч.), восстановить ту цепь политических решений, которая стала источником последнего великого голода в Европе, приведшего к гибели, по приблизительным оценкам, которые еще нуждаются в дальнейшем уточнении, от 5 до 7 млн человек. Документы, которыми мы располагаем сегодня, убедительно доказывают полную ответственность за случившееся всей советской верхушки, и прежде всего лично Сталина: с начала 1932 г. всех руководителей партии и правительства неоднократно предупреждали с разных сторон, на основании разных источников и на разных уровнях, о том, что если совершенно неисполнимые планы по хлебозаготовкам, навязанные Украине, Северо-Кавказскому краю и приволжским областям — главным зерновым районам СССР, уже истощенным как хлебозаготовками 1931 г., так и сильной засухой, — не будут уменьшены, этим районам грозит голод. Представленные в настоящем томе документы, составленные ответственными работниками ОГПУ в марте—июне 1933 г. (док. № 84, 85, 86, 88, 88, 93—97, 101, 102, 105, 107, 112, 115, 117, 121, 125, 126, 135) и посвященные «продзатруднениям» (термин «голод» возникает в названиях сводок лишь в исключительных случаях, даже если он употребляется в самом тексте сводки; ср. док. JV? 125), не вносят в общую картину никаких существенных изменений. Они подтверждают, что, с точки зрения работник ОГПУ, ответственность за голод ложилась на самих крестьян, которые вели «тихую» войну с Советской властью, войну на измор (формулировка из письма Сталина писателю Шолохову от 6 мая 1933 г.) и потому не заслуживали помощи. Документы эти свидетельствуют о том, что в самый разгар голода главной и первостепенной заботой властей были репрессивные меры. Как с замечательной проницательностью и поразительным мужеством писал один сельский врач в перехваченном ОГПУ письме Канторовичу, наркому здравоохранения Украинской ССР, «очень распространена среди руководящих и рядовых работников политически вредная «теория», что в голоде виноваты сами голодающие, не хотели, мол, работать, говорят, а раз так — пускай дохнут, не жалко [...] Какой-то коммерческий, чисто эксплуататорский подход к голодающим. Их рассматривают не как людей в несчастье, а только как живую силу, которую нужно использовать для работы. Отсюда не борьба с голодом, как с народным бедствием, а только задание восстановить живую силу, причем лошадь в б лыпем почете, чем человек. За потерю лошади наказывают, а за массовую гибель людей никого не наказывают» (док. № 128).
24

К числу самых потрясающих документов, сохранившихся в архивах ОГПУ—НКВД относятся письма голодающих крестьян сыновьям, служащим в Красной армии; письма эти были перехвачены военной цензурой, тщательно следившей за тем, чтобы информация о происходящем в районах, охваченных голодом, не распространялась по стране (док. № 81). В простых и неуклюжих словах крестьяне описывают ужас своего положения, говорят о покорном ожидании неизбежной смерти: «Ты спрашиваешь, почему у нас дело плохо в отношении хлебозаготовок. Это потому, что у нас в колхозе почти все люди разбежались еще в 32 г., даже раньше, и работать некому, а план был большой [...] сильно ударили по крестьянству по выполнению всех кампаний и сильно ударили по классовому врагу [...] Забрали весь хлеб и сейчас [...] люди голодные». «Все взяли, что могли, и отдали нас на голодную смерть». «Люди сейчас полоумные, а работать заставляют, за невыход на работу выкидывают из колхоза и сажают в тюрьму, и забирают все мертвое и живое. А что делается в тюрьме — расстреливают и от голода умирают» (Там же).
Относительно малое число документов, посвященных голоду, в архивах ОГПУ объясняется стремлением сохранить истинное положение дел в тайне. В этом смысле весьма характерны инструкции, которые Всеволод Балицкий, начальник ГПУ Украины, дает своим подчиненным. «[Я] предложил, — пишет Балицкий Ягоде, — начальникам областных отделов по этим вопросам [о продзатруднениях. — Авт.] информировать только первых секретарей обкомов и только устно, после тщательной проверки передаваемых сведений, для того чтобы наши записки не «бродили» по аппаратам и, в свою очередь, не стали источниками различных слухов. Также предложил по этим вопросам не составлять специальных докладных записок для ГПУ Украины, а информировать только меня своими личными письмами» (док. № 102).
Сохранившиеся в архиве ФСБ редкие сводки, говорящие напрямую о голоде, составлены между мартом и июнем 1933 г., то есть в период, когда голод на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье достиг апогея. Тексты эти, которые любопытно сравнить с внутренними сводками, составленными работниками другим ведомств35, отражают сугубо полицейскую и весьма отстраненную точку зрения на положение голодающих; сотрудники ОГПУ совершенно хладнокровно объясняют ситуацию «саботажем кулацких и контрреволюционных элементов, проникших в колхозы» (Всеволод Балицкий). Особенно характерны в этом отношении сведения, сообщенные С. Крауклисом, начальником Днепропетровского областного отдела ГПУ, по поводу вскрытий, произведенных сотрудниками ГПУ для выяснения «точных причин смерти» голодающих (в самом ли деле эти люди умерли от голода? а может быть, это очередная «вражеская провокация»?), а также по поводу случаев каннибализма и некрофагии. Кра-уклис пишет обо всем этом с хладнокровием этнолога, описывающего нравы дикарей из первобытного племени (док. № 85, 94). Сотрудники ГПУ больше всего боялись «дезинформации» со стороны «классового врага» и использования им слухов о голоде «в своих целях». Продолжим цитату из инструкции В. Балицкого подчиненным: «Указал начальникам областных отделов на то, что классовый враг использует продовольственные затруднения для агитации против Советской власти, будет сеять панику, провоцировать нас и т. п. [...] Предложил тщательно проверять источники получаемых нами сведений, учтя, что «двойники» и другие к/р петлюровские элементы постараются дезинформировать нас [...] Указал,
25

что многие районные и даже областные руководящие работники, в том числе и чекисты, вместо борьбы и отпора всякой провокации, нередко сами поддаются паническим настроениям и повторяют всякого рода провокационные слухи» (док. № 102). Другая навязчивая идея сотрудников ОГПУ — боязнь, что голодающие, о чьих «антисоветских разговорах» неоднократно докладывали составители сводок, поднимут восстание. В самый разгар голода десятки тысяч крестьян по-прежнему насильственно выселяли из родных деревень (док. № 91, 103), власти по-прежнему составляли грандиозные планы переселения и из страха перед крестьянскими мятежами наделяли тройки ОГПУ новыми полномочиями...36 Репрессии по-прежнему стояли в повестке дня на первом месте. «По линии СПО ПП, — докладывал 6 апреля 1933 г. Рудь, начальник ГПУ Нижне-Волж-ского края, — арестовано около 10 тыс. чел., вскрыто 1,1 тыс. к/р образований, в том числе 15 крупных к/р организаций [...] Ликвидируется широкое эсеровское подполье» в бывшей Саратовской губернии и крупная старообрядческая организация с центром в Сталинграде (док. JV? 109).
Сводки ОГПУ показывают также, насколько неточны все сведения о жертвах голода: сотрудники сельсоветов, предоставлявшие соответствующие «статистические данные», в большинстве своем либо погибли (если жили в районах, которые подвергались настоящей «блокаде» в «наказание» за невыполнение «обязательств перед государством»), либо бежали из родных мест, и потому делать записи в актах гражданского состояния было некому; кроме того, многих мертвецов либо не хоронили вовсе, либо погребали в братских могилах (док. № 94, 115, 128).
В ряде сводок речь идет о такой важной проблеме, как продовольственная помощь, оказывавшаяся в крайних случаях некоторым районам, страдавшим от голода. Как показали некоторые недавние исследования37, с января по июнь 1933 г., то есть в течение того периода, когда голод охватил особенно большую территорию, центральные власти приняли не менее 35 постановлений о помощи областям, испытывающим «продзатрудне-ния». Объемы хлеба, в реальности направленного голодающим, равнялись примерно 320 000 т: если учесть, что число голодающих достигало 30 млн человек, получится, что на человека приходилось всего 10 кг хлеба, то есть около 3% среднего годового потребления одного крестьянина. При этом в 1932 г. СССР экспортировал 1 730 000 т зерна, в 1933 — 1 800 000 т. Так называемые «неприкосновенные государственные запасы» достигли в начале 1934 г. 1 820 000 т38. «В совокупности отказ от экспорта хлеба и реализация хлебных запасов могли бы улучшить положение в основных голодающих районах для 25—30 миллионов человек. Во всяком случае массовая смертность от голода могла быть исключена»39. Что же касается той продовольственной помощи, которая все-таки была оказана, неизвестно, какая именно ее часть в реальности достигла голодающих сел. Судя по документам ОГПУ, описывающим доставку этой помощи, часть эта была мизерной, поскольку мешки с зерном должны были перетаскивать на собственной спине сами крестьяне, вконец истощенные от голода и едва стоявшие на ногах: «За недостатком транспорта местные организации практикуют мобилизацию трудоспособного, незанятого полевыми работами населения для переноски на себе с элеваторов в станицы. В ст[ани-цу] Михайловскую с Курганенского элеватора было перенесено 300 ц продовольствия» (док. № 115). Из инструкций, отправленных 19 марта 1933 г. Всеволодом Балицким и касающихся «мероприятий в связи с продзатруд-нениями», следует, что срочная продовольственная помощь предназнача-
26

лась исключительно «действительно нуждающимся и в первую очередь колхозникам с большим количеством трудодней, бригадирам, трактористам, семьям красноармейцев, колхозников и единоличникам [...] и только тем из единоличников, которые пожелают вступить в колхозы или заключившим контракционные договора с совхозами». В основном циркуляр Балицкого перечислял различные репрессивные меры, которые следовало принять против «нетрудового или паразитического элемента»: «спекулянты, кулаки, люди без определенных занятий, упорно не желающие работать, подлежат выселению на Север, через Особое совещание». В циркуляре перечислены главные враги, с которыми следует вести борьбу: «К/р, антисоветские, кулацкие и другие враждебные элементы [...] пытаются использовать продтрудности в своих к/р целях, для чего они умышленно распространяют слухи о голоде, вымышляют различные «ужасы», подолгу не хоронят умерших, ведут повстанческую и к/р агитацию за организацию волынок, за разбор и расхищение посевных материалов, колхозно-совхозного имущества, за невыход на работу и т.д.» (док. № 101).
В сводках ОГПУ от весны и начала лета 1933 г. заметна и другая серьезная тревога властей: как добиться того, чтобы в голодающих областях продолжалась работа на полях ради будущего урожая? Этот вопрос был поднят еще в ноябре 1932 г. в письме М. Хатаевича, второго секретаря компартии Украины, к В. Молотову, отправленному на Украину в качестве «полномочного представителя» для ускорения темпа хлебозаготовок: «Борьба за хлеб должна иметь в виду не только получение того хлеба, который уже произведен, но и увеличение производства хлеба. А для того, чтобы производство хлеба увеличивалось соответственно нуждам и потребностям пролетарского государства, мы должны заботиться о том, чтобы основные производственные и потребительские нужды колхозов и колхозников были удовлетворены, иначе они сеять и расширять производство не будут»40. Учитывая, что большая часть населения была истреблена голодом, этот вопрос в самом деле вставал очень остро. Власти ответили на него следующим образом: силой мобилизовали и отправили на сельхозра-боты часть городского населения, организовали массовое переселение крестьян из других областей Советского Союза (так, в 1933—1934 гг. около 220 000 крестьян были переселены на Украину; многие из них только что прошли военную службу в Красной армии — см. док. № 158, 160, 162, 166, 170, 199), с тем чтобы с их помощью пережившие голод крестьяне могли начать работать в поле; произвели раздачу продовольствия среди тех из них, кто наиболее «социально близок» и еще способен к производительному труду (этот принцип открыто декларируется во всех директивах и прочих текстах партийных начальников и сотрудников ОГПУ). Колхозники все без исключения (включая трактористов, с которыми обычно обходились более мягко, поскольку их некем было заменить) были настолько истощены, что с большим трудом приступали к работе, и составители сводок прямо и довольно цинично информируют об этом свое начальство: «Выход колхозников на работу составляет незначительный процент [...] Работающие в поле не вырабатывают установленных норм, недополучают в связи с этим хлеба и начинают болеть и пухнуть [...] Невыработка установленных норм в основном падает на работающих на пахоте и севе. В некоторой доле это объясняется плохим состоянием тягла, простоями тракторов и т.д.» (док. № 112). Разумеется, эти трудности объяснялись, как правило, «саботажем со стороны контрререволю-ционных и антиколхозных элементов», и служили поводом к многочис-
27

ленным арестам (док. № 140, 141, 148) и раскрытию групп «вредителей», которые, как поясняют составители сводок, действовали «по четырем направлениям»: «вредительство по уборочным и молотильным машинам [...]; организация массовых хищений и разбазаривание колхозного имущества [...]; организация саботажа уборочной и хлебосдачи; к/р агитация и индивидуальная обработка колхозников, направленная к политическому разложению колхозов, срыву с/х кампаний...» (док. № 140). Репрессии производились несмотря на полное истощение крестьян (многие сводки сообщают о частых случаях смерти обессилевших колхозников прямо в поле — док. № 111, 121), поскольку, как уже говорилось выше, считалось, что они сами виноваты в сложившейся ситуации. Во многих сводках «о ходе сева», отправленных в мае—июне 1933 г. сотрудниками ОГПУ высшим руководителям партии (Сталину, Молотову, Кагановичу), трагическое положение колхозников в районах, охваченных голодом, описывается без прикрас. Следует, впрочем, отметить, что бедственное состояние «тягловой силы» и тракторного парка волнует авторов сводок гораздо больше, чем трагедия людей. То одичание, до какого недород и голод довели людей, описывается в документах ОГПУ отстранение и с большим хладнокровием. Одним из проявлений этого одичания стал рост сельского бандитизма (док. № 129), который достиг немалого размаха уже в 1929—1930 гг.; еще сильнее это одичание проявлялось в ежедневном бытовом насилии, которое царило среди несчастных людей, измученных голодом: крестьяне производили самосуд и расправлялись на месте с ворами, пойманными с поличным, не исключая и детей, стащивших пару картошек, крестьяне занимались вымогательством, родители бросали детей (док. № 133, 142). Крайняя жестокость, с которой центральная и местные власти обходились с сельским населением, судя по всему, вызвала ответную реакцию в деревне; сами жертвы с не меньшей жестокостью обращались друг с другом.
Тематика сводок ОГПУ напрямую зависит от проводимых в тот или иной период «кампаний», иначе говоря, от цикла сельскохозяйственных работ. Летом 1933 г. начинается новый сбор урожая, а значит, новая кампания по выполнению плана государственных хлебозаготовок, которая, хотя погодные условия в этом году были более благоприятны, чем в предыдущем, проходит в весьма напряженной обстановке. Чтобы возместить недостаток рабочей силы в районах, где большая часть населения истреблена голодом, в опустевшие деревни направляются сотни тысяч «переселенцев». Целый ряд сводок (док. № 160, 162, 166, 170, 199, 243) содержит информацию об огромных трудностях, с которыми сталкивались новоприбывшие, «завербованные» властями в ходе грандиозной кампании по переселению: враждебное отношение местных жителей, которые, разумеется, не были довольны тем, что чужаки поселяются на месте односельчан, выселенных властями или умерших от голода; отсутствие жилья; недостаток продовольствия. Не прошло и года, как почти четверть переселенцев всякими правдами и неправдами вернулись на прежнее место жительства (док. № 243).
В ходе новой кампании по выполнению плана государственных хлебозаготовок сводки ОГПУ постоянно фиксируют одни и те же явления: кражу колосков на колхозных полях, несмотря на чрезвычайно жестокие репрессии (к 15 октября 1933 г. органы ОГПУ арестовали в соответствии с законом от 7 августа 1932 г. 211 340 человек — док. № 153), массовое бегство колхозников («колхозники ночью вместе с семьями уезжают, бро-
28

сая свое хозяйство», после получения обязательств по хлебосдаче 5—10 хозяйств в каждом сельсовете Инзенского района скрылись из села, оставив неубранными поля — док. № 152). Вне всякого сомнения, по сравнению с предыдущим годом способность крестьянства к сопротивлению резко уменьшилась: голод подточил силы тех, кто остался в живых. Спецсводки СПО ОГПУ за третью декаду сентября и первую декаду октября 1933 г. «об а/с проявлениях в деревне» (док. JV? 148, 150) ограничиваются, например, лишь несколькими примерами поджогов, покушений на убийство, распространения анонимных листовок. От того брожения, каким были охвачены сельские районы год назад, мало что осталось. Тем не менее высказывать окончательные суждения о таком важном вопросе, как сопротивление крестьян Советской власти в этот период, можно лишь с большими оговорками: ведь, в отличие от предшествующих годов, никакой подробной статистики для 1933 г. не существует.
Если 1933 г. был для крестьянства «черным годом», а в 1935 г. был выработан для колхозов новый «примерный устав», отменявший некоторое количество послаблений, сделанных властями колхозам ранее (в частности, торжественно объявленное право на владение индивидуальным наделом), то 1934 г. следует назвать переходным: масштаб репрессий немного уменьшился41, однако десятки миллионов крестьян продолжали страдать от последствий голода. Из обсуждений, проходивших на самом высоком уровне во время пленума ЦК ВКП(б), проходившего 29 и 30 июня 1934 г., а также во время последовавшего сразу за ним представительного «Совещания по коллективизации в ЦК ВКП(б), которое состоялось 2 июля 1934 г., явствует, что главной проблемой для сталинского руководства был тот факт, что с начала 1933 г. процент обобществленных хозяйств практически не увеличился (а кое-где и уменьшился). Вопрос о крестья-нах-единоличников оставался нерешенным. Какими еще мерами можно принудить их вступить в колхозы? В речи 2 июля 1934 г. Сталин утверждал, что «колхозный строй победил окончательно и вопрос о том, выгодны колхозы или невыгодны, уже решен». Сталин сказал также, что «нам нужен постепенный, но систематический ход вперед по части коллективизации, не путем администрирования загнать людей в хлев, а в порядке хозяйственных и агитационных мероприятий». Объясняя суть этой стратегии, Сталин уточнил: «Надо создать такое положение, при котором бы индивидуалу жилось хуже, чтобы он имел меньше возможностей, чем колхозник»42. Давление — прежде всего налоговое, но во многих случаях также и карательное — против тех 30 с лишним процентов крестьян, которые еще не вступили в колхозы, стало одним из основных направлений сталинской политики в отношении крестьянства в 1934 г. Другим стало еще более активное изъятие сельхозпродукции в ходе государственных хлебозаготовок.
С 1934 г. большую часть сводок о состоянии дел в деревне составляют представители нового управленческого аппарата, созданного (в начале 1933 г.) в самый разгар «битвы за хлеб» между государством и крестьянством — политотделов МТС, а точнее, помощников начальников политотделов — сотрудников ОГПУ, которым был вверен постоянный надзор за колхозами. Перед политотделами МТС, состав которых пополнился в 1933 г. большим количеством сотрудников из числа сотрудников ОГПУ и военных, стояли две главные задачи: следить за неукоснительным и безропотным выполнением колхозниками в должные сроки своих обязательств
29

перед государством; очистить колхозы и МТС от всех «саботажников и социально-чуждых элементов». Обе задачи были в основном выполнены. Несмотря на глубинный разлад всего сельского хозяйства из-за голода, объем государственных хлебозаготовок достиг в 1934 г. размеров, прежде неслыханных: 25,8 млн тонн зерна, иначе говоря 38% от весьма среднего урожая, равняющегося 67,6 млн тонн43. Что же касается чисток среди колхозного руководства и руководства МТС, они были весьма массовыми, особенно в некоторых стратегически важных районах, таких, как Украина или Северный Кавказ. На Украине, например, 53,3% из 11 420 председателей колхозов; подвергнутых «проверке», были «вычищены и сняты с должности». Из 203 068 «членов управленческого аппарата» колхозов «вычищены» были 51 896 человек (иначе говоря, 25,3% )44. Постоянные чистки среди колхозного руководства под предлогом «засоренности аппарата соц.-чуждым и к/р элементом», судя по всему, довольно часто приводили к подлинному дефициту кадров. Многие члены колхозного руководства, разрываясь между необходимостью выполнять приказы начальства и известной солидарностью с подчиненными, мечтали оставить занимаемые должности: «Не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму — если не освободите, уеду самовольно», — эти слова, произнесенные в марте 1934 г. председателем колхоза из Московской области (док. № 195), проливают свет на то невыносимое положение, в котором находились многие сельские руководители. Смена управленческого аппарата, как бы часто она ни происходила, была бессильна восстановить ту «дисциплину», о которой не переставили твердить представители областной и центральной власти. Как свидетельствуют многочисленные сводки, составленные помощниками начальников политотделов МТС (док. № 228, 237, 245, 253), постоянные чистки, обрушивавшиеся на людей, именуемых колхозными «начальничками» или «белыми воротничками», ни в малейшей степени не способствовали прекращению «произвола», «злоупотреблений» и «эксцессов». Одним из самых распространенных «эксцессов» было массовое исключение крестьян из колхозов (сопровождавшееся, как правило, конфискацией индивидуального надела и всех мелких домашних животных) под самыми разными предлогами: «безделье», «нерадивость», «отъезд на работу в город без разрешения». Выгоняя крестьян из колхозов, местные руководители сами подрывали «колхозный строй» и лишний раз доказывали неэффективность попыток решить крестьянскую проблему методами, сугубо репрессивными. В речи 2 июля 1934 г., уже цитированной выше, Сталин в очередной раз в свойственной ему демагогической манере осудил подобную практику: «Я вот знаю по материалам и из расспросов товарищей, что в некоторых районах прямо сотнями лупят и не считаются с тем, что значит человека выгнать из колхоза. А это значит — обречь его на голодное существование или толкнуть его на воровство, он должен стать бандитом. Это дело не легкое, исключить из колхоза, это не то, что исключить из партии, это гораздо хуже». Эти «искажения партийной линии», которые публикуемые документы описывают во всех подробностях, перечисляя бесчисленные формы повседневного насилия над крестьянами, осуществляемого колхозными «начальничками» (избиение крестьян, постоянные оскорбления и штрафы, принуждение крестьянок к сожительству и проч.), совершенно естественно вписывались во всю систему отношений, основанную на принуждении и насилии.
В сводках, предоставленных различными отделами ОГПУ в 1934 г., на первом месте стоят «продзатруднения», с которыми столкнулись в этом
30

году очень многие области. До сих пор мало что было известно о том, что голод 1932—1933 г., достигший апогея весной 1933 г., после этого пошел на спад и окончился далеко не везде. Из сводок 1934 г. можно сделать вывод, что если массовый голод, охватывавший целые края, в это время уже не наблюдался, отдельные районы и деревни голодали по-прежнему. География голода 1934 г. весьма широка. В январе «продзатруднения» отмечены в Горьковском крае (док. № 171), в тридцати районах Украины (док. № 169) и в Казахстане (док. № 173); в феврале в Азово-Черномор-ском крае (док. № 180), в Московской области (док. № 182), в пятидесяти районах Украины (док. М 185), в Западно-Сибирском крае (док. № 189), в двух десятках районов ЦентральнойЧерноземной области (док. № 190); в марте в Нижне-Волжском крае, на Северном Кавказе, в Азово-Черно-морском крае (док. № 193), в Московской области (док. JV? 196); в апреле на Урале и в Горьковском крае (док. № 208, 213); в мае в Средне-Волжском крае, в Челябинской области, на Северном Кавказе, в Горьковском крае (док. № 216). В июле «продзатруднения» зафиксированы в двенадцати областях, расположенных в самых разных концах страны, от Белоруссии до Западной Сибири, включая Воронежскую и Челябинскую области и Горьковский край (док. № 225). Более чем посредственный урожай, собранный в 1934 г., и огромный объем государственных хлебозаготовок практически не позволяют крестьянам оправиться от последствий голода: с осени начинают поступать сигналы о том, что голодают жители Одесской и Донецкой области, а также Азово-Черноморского края (док. № 257). В конце года сводки, поступающие от помощников начальников политотделов МТС, сообщают о «продзатруднениях» в тамошних колхозах: «В колхозе «Трудовой молот» 30% колхозников не имеют хлеба. В последний раз натураванс по 50 г муки выдавался 15 октября [...]. Усиливаются разговоры: «Раньше рабочие ходили за хлебом к царю, а теперь нужно идти в политотдел и требовать хлеба»» (док. № 259). В 1934 г. голод по-прежнему остается уделом миллионов крестьян.
Неудивительно, что в этих условиях проявляются все травматические синдромы, связанные обычно с «большим голодом» или с повторяющимися более или менее регулярно голодными годами. К числу этих травматических синдромов относятся прежде всего вспышки «апокалипсических» слухов, а также активизация своего рода «магически-религиозных» практик, призванных предотвратить новую катастрофу, «призвать дождь» в период засухи, отдалить призрак голода. Сотрудники ОГПУ, подчеркнем это еще раз, смотрели на жизнь крестьян с весьма специфической, отстраненной точки зрения; крестьянский мир казался им во многих отношениях «мрачным» и «диким», и «ретроградные» слухи, распространяемые сельскими жителями, а равно и их не менее «ретроградное» поведение лишь укрепляли сотрудников «органов» в их мнении. Отметим, что «апокалипсические» слухи, зафиксированные в некоторых сводках 1934 г. (док. № 204, 220), повторяют — хотя и в меньшем масштабе — слухи начала 1930 г.45. «Большой голод», вести о котором распространились очень широко, несмотря на абсолютное молчание властей относительно- этой трагедии, порой истолковывался крестьянами как предвестие неминуемого крушения Советской власти, которая скоро будет вынуждена вступить в войну, и окончится эта война роспуском ненавистных колхозов (док. № 204, 220). В Винницкой области ходят слухи, что для того, чтобы уберечься от следующего голода, нужно устраивать поминки для умерших от голода. Если такие поминки будут проводиться, то бог простит все грехи,
31

в противном случае весной будет большой голод, от которого умрут уже все (док. № 175). Для составителей этих сводок подобные слухи были не более чем плодом деятельности клерикальных и сектантских элементов, которые активно использовали «темноту крестьянских масс», особенно ее женской части: «Заметно возросли религиозные настроения. В колхозе «Искра» Селиванского сельсовета колхозницы ходят на прополочные работы с Евангелием и, во время обеденного перерыва, читают о «конце света»» (док. № 220).
Сводки Политотделов МТС, которым было поручено предоставлять верхушке ОГПУ как можно более точные и регулярные сведения «с мест», дают довольно ясное представление о том, что историк Мойше Левин назвал «производственным нигилизмом» большой части колхозников, осознавших, что в сражении против государства, начавшемся в 1930 г., победа осталась на стороне государства. Следует ли видеть в этом «производственном нигилизме», выражавшемся тысячью разных способов, которые подробно описаны в документах (отказ ухаживать за «общественным» колхозным скотом, отказ поддерживать в рабочем состоянии тракторы и машины, кража инструментов, уклонение от работы в поле, массовое бегство из деревни, индивидуальное и коллективное воровство, техника которого отработана до совершенства, — см. об этом док. № 225), — следует ли видеть во всем этом крайнюю форму «сопротивления» или проявление своего рода «социального самоубийства»? Для составителей сводок ответ на этот вопрос ясен: речь идет о грандиозном саботаже, осуществляемом под руководством целой армии врагов, которые действуют тайно и тщательно скрывают свое истинное лицо. Так, в число «к/р проявлений», фиксируемых СПО УНКВД Саратовского края (док. JV? 240), входят следующие факты: вывод из строя тракторов, укрытие от государства хлеба в черных амбарах колхозов, массовые потери хлеба в период косовицы и молотьбы, подстрекание к массовому невыходу на работу и уход на неорганизованное отходничество; проникновение кулаков в руководящий состав колхозов; производственный саботаж в процессе молотьбы путем бросания в барабаны посторонних предметов. Между тем большая часть речей крестьян, запечатленных в сводках, опровергает мнение о существовании в деревне «заговоров» и «сопротивления»; крестьяне гораздо чаще говорят об отчаянии и бессилии, чем о мятеже: «Молодежь и лица средних лет и старики помрут, а остальных заберут. Поэтому некому будет убирать урожай, вся работа в поле сейчас без толку» (док. № 220).
Как и в предшествующие годы, тематика сводок зависит от крупных политико-экономических кампаний, среди которых на первом месте выполнение плана государственных хлебозаготовок и увеличение процента крестьян, вступивших в колхозы. 31 августа 1934 г. в совместной резолюции ЦК ВПК(б) и СНК «О хлебозаготовках» с тревогой отмечалась задержка в выполнении плана, упоминалось о сопротивлении «враждебных и полувраждебных элементов» и требовалось оказать «воздействие на отстающие колхозы и в особенности на единоличников, увиливающих от выполнения государственных обязанностей». «Самым опасным, — говорилось в резолюции, — является то, что в восточных краях и волжских областях, начиная с руководства края и области и кончая низовыми партийными и советскими организациями, включая и политотделы, не принято большевистских мер в борьбе с преступной самоуспокоенностью». В последующие недели и месяцы эта тема получила большое развитие. Крестьяне-единоличники были подвергнуты чудовищному налоговому прессу (новый
32

чрезвычайный налог в 300 млн рублей46). Циркуляр СПО от 15 октября 1934 г. призывал усилить борьбу против «попыток отдельных колхозников укреплять и восстанавливать свое индивидуальное хозяйство в ущерб колхозному». Работа органов подверглась суровой критике: «Отсутствие сколько-нибудь серьезных дел о к/р кулацкой активности в деревне — все это свидетельствует о существующей на местах совершенно недопустимой успокоенности, абсолютно несвойственной нашим органам, чрезвычайно опасной в условиях продолжающейся классовой борьбы» (док. № 250).
Параллельно Г. Ягода подверг критике помощников начальников политотделов МТС: они ограничиваются «фотографированием событий», забывая, что их первоочередная обязанность — писать в сводках о своей ежедневной борьбе за охрану сельскохозяйственных машин и колхозного скота от актов саботажа, о неустанном противостоянии вредителям, которые стремятся нарушить успешный ход посевной, жатвы или пахоты47. В отличие от Феликса Дзержинского, который тревожился о возможном искажении информации в том случае, если составители сводок будут исключительно обращать внимание на различные формы политических и социальных отклонений48, Генриха Ягоду подобные проблемы не волновали. Главным в повестке дня оставалась — более, чем когда-либо — борьба против тайного и вездесущего врага. На этом фронте к концу 1934 г. (дата, на которой останавливается вторая книга третьего тома сборника «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД») победа, по мнению властей, была в целом достигнута. Коснувшись на ноябрьском 1934 г. пленуме Центрального Комитета ВКП(б) главного тогдашнего политического события — отмены карточной системы на хлеб — Сталин признал, что «пайковая цена на хлеб не была собственно ценой, а представляла собой нашу классовую политику дара по отношению к рабочему классу за счет крестьянина. Брали дешево хлеб, продавали дешево, не продавали, а дарили»49. В следующем году государство напрямую забрало у крестьян по смехотворной цене 45% сельхозпродукции (в три раза больше, чем в 1927 г., когда вдобавок государство покупало хлеб у крестьян по рыночной цене). Как писал 4 сентября 1935 г. Лазарь Каганович Серго Орджоникидзе: «То, что происходит, например, с хлебозаготовками этого года — это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа — победа сталинизма. Мы уже заготовили миллиард пудов хлеба + 370 миллионов, оставшиеся от прошлого года. Украина кончила, целый ряд других краев кончили»50. Победа сталинизма, поражение крестьянства. Именно финалу сражения между ними, которое началось в 1930 г., посвящен настоящий том многотомного издания «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ— НКВД».
В. Данилов\, Н. Верт,
А. Берелович, Л. Самуэльсон
От редколлегии тома:
Вторая книга 3-го тома была практически готова, когда Виктор Петрович Данилов скончался.
Окончательный вариант Введения был доработан с учетом черновых записей В.П. Данилова. Выражаем глубокую признательность Л.В. Даниловой за оказанную помощь при подготовке книги к изданию.
33

1 Подробнее см.: Данилов В.П. Аграрные реформы и крестьянство в России
(1861—1994) // Формы сельскохозяйственного производства и регулирования. М.,
1995; Современные концепции аграрного развития // Отечественная история.
№ 6; Данилов В.П., Зеленин И.Е. Организованный голод. К 70-летию общекрес
тьянской трагедии // Отечественная история. 2004. № 5.
2 См.: Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927—1939: Документы и материалы. Т. 3. М., 2001. С. 678—697.
3 Зеленин И.Е. Колхозное строительство в СССР в 1931—1932 гг. (К итогам
сплошной коллективизации сельского хозяйства) // История СССР. 1960. № 6.
С. 19—39.
4 См.: Алексеев М. Хлеб — имя существительное, Ивушка неплакучая, Драчу
ны; Стаднюк И. Люди не ангелы.
5 См.: Советская деревня глазами ВЧК—0Г1ГУ—НКВД. 1918—1939: Докумен
ты и материалы. Т. 3. Кн. 1. 1930—1931. М., 2003. С. 71, 104—141, 180—198,
372—375, 484—493 и др.
6 См.: Там же. С. 31—41, 589—771.
7 См.: Там же. С. 772—773, 779—800.
8 См.: Там же. С. 301—306.
9 См.: Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Фе
дерации (далее — ЦА ФСБ РФ). Ф. 2. Оп. 10. Д. 509. Л. 8, 33.
10 См.: Там же. Л. 121, 122.
11 Там же. Л. 114.
12 Данилов В.П. Коллективизация // Переписка на исторические темы: Сб. ста
тей. М., 1989. С. 392—393.
13 См.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 440.
14 Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства СССР
(далее — Собрание законов...)- 1931. № 42. Ст. 286.
16 Данилов В.П, Указ. соч. С. 393.
16 Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 298.
17 Там же.
18 Голод 1932—1933 рок1в на Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменив. Ки в,
1990. С. 186—187.
19 Из писем И.В. Сталина Л.М. Кагановичу в связи с разработкой и осущест
влением закона от 7 августа 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 418.
20 Сталин и Каганович. Переписка 1931—1936 гг. М., 2001. С. 273—274.
21 Командиры большого голода. Поездки В. Молотова и Л. Кагановича в Ук
раину и на Северный Кавказ, 1932—1933 гг. / Под ред. В. Васильева и Ю. Ша-
повала. Ки в: Женеза, 2001. С. 101—103.
22 Там же. С. 104.
23 Ср. данные, приведенные председателем ГПУ Украины В. Балицким в до
кладе Политбюро ЦК КП(б)У 20 декабря 1932 г., прочитанном в присутствии
Л. Кагановича и П. Постышева: 11 000 человек арестованы по «хлебозаготови
тельным делам» с 1 июля по 15 ноября; еще 16 000 — с 15 ноября по 15 декабря
1932 г. (см.: Командиры большого голода С. 125).
24 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214. Л. 27.
25 Там же. Л. 38.
26 О том, как на практике проходили эти репрессии и какую «теоретическую
базу» подводил под них Каганович, дает прекрасное представление дневник, ко
торый он вел во время своих поездок по Северному Кавказу в ноябре—декабре
1932 г. (РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214).
27 Ср. письмо Кагановича Сталину от 23 декабря 1932 г. Каганович предлагает
отменить циркуляр украинского Центрального Комитета от 18 ноября 1932 г., из
которого следовало, что только областной исполком может в виде исключительной
34

меры наказания предписывать изъятие «семенного фонда» для выполнения плана государственных хлебозаготовок. Заручившись согласием Сталина, Каганович навязал свою точку зрения верхушке Украинской компартии (Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 604).
28 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 45. Л. 109.
29 Чтобы избежать подделки разрешений на выезд, областное начальство 25 ян
варя 1933 г. запретило сельсоветам и председателям колхозов выдавать крестья
нам обычные справки, с которыми колхозники раньше уезжали в город на сезон
ную работу (см.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 636—637).
30 Ср. телеграмму, отправленную 7 февраля 1933 г. Г. Ягодой Алексееву, на
чальнику полномочного представительства ОГПУ в Западной Сибири (Спецпересе
ленцы в Западной Сибири, 1933—1938 / Под ред. В.П. Данилова, С.А. Красиль-
никова. Новосибирск, 1994. Т. 3. С. 42—44).
31 См., например, телеграмму, отправленную 10 февраля 1933 г. Р. Эйхе, пер
вым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, Сталину; в ней Эйхе дока
зывает, что в Западно-Сибирском крае невозможно разместить больше 28 000 че
ловек за зиму, и «от 250 до 270 000 максимум» в течение лета 1933 г. (Дани
лов В.П., Красильников С.А. Указ. соч. Т. 3. С. 78).
32 В это число не были включены люди, находившиееся на принудительных
работах в исправительно-трудовых лагерях (около 500 000 человек).
33 Текст секретного циркуляра от 8 мая 1933 г. см.: Трагедия советской дерев
ни. Т. 3. С. 746—750; ср. также док. № 122 в наст. изд.
34 Назовем лишь наиболее значительные из них: Голод 1932—1933 рок1в на
Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменпв. Ки в, 1990; Голодомор 1932—1933 в
Укра н : прычыны i наотдга. Ки в, 1995; Командиры большого голода ... / Под ред.
В. Васильева и Ю. Шаповала. Кшв: Женеза, 2001; Осколов Е.Н. Голод в Северо-
Кавказском крае. Ростов-на-Дону, 1991; Заговорский П.В. Социально-экономичес
кие последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х гг.
Воронеж, 1998; Зеленин И.Е., Ивницкий Н.А., Кондрашин В.В. О голоде 1932—
1933 годов и его оценке на Украине // Отечественная история. 1994. № 6; Гинз-
берг Л.И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 30-х годов. По
материалам «особых папок» Политбюро ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1999.
№ 10.
35 Ср., например, сводки работников ЦИКа, командированных в районы, охва
ченные голодом (ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 2. Д. 1521 и 1522). Многие из них просят
у своих непосредственных начальников помощи жертвам голода, которых изобра
жают именно жертвами, а вовсе не ответственными за то трагическое положение,
в котором очутились.
36 См. Протокол заседания Политбюро от 21 марта 1933 г., во время которого
было решено усилить полномочия ГПУ Украины в области «борьбы с восстаниями
и применению высшей меры социальной защиты» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162.
Д. 14. Л. 89—96).
37 Davies R., Tauger M., Wheatcroft S. Stalin, Grain Stocks, and the Famine of
1932—1933, Slavic Review, 1995. P. 642—657; Командиры большого голода..;
Гинзберг Л.И. Массовый голод...
38 Зеленин И.Е. Введение // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 33—34.
39 Данилов В.П. Выступление на теоретическом семинаре «Современные кон
цепции аграрного развития»// Отечественная история. 1998. № 6. С. 127.
40 Письмо М.М. Хатаевича В.М. Молотову о методах проведения хлебозагото
вок от 23 ноября 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 555—556. В тот
же день Молотов ответил Хатаевичу: «Ваша позиция в корне неправильная, не
большевистская. Нельзя большевику отодвигать удовлетворение нужд — мини
мальных нужд, по строго и неоднократно проверенному партией решению —
нужд государства на десятое и даже на второе место, на удовлетворение этих
нужд из колхозных и других «озадков»» (Там же. С. 556).
35

41 В этом году число лиц, осужденных ОГПУ, составило 79 000 человек — в
три раза меньше, чем в 1933 г. (больше 240 000). См.: Попов В. Государственный
террор в советской России, 1923—1953 // Отечественные архивы. 1992. № 2.
С. 28.
42 Материалы совещания в ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации. 2 июля
1934. Речь Сталина см.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 186—
192.
43 Graziosi A. The Great Soviet Peasant War. Cambridge: Ukrainian Research in
stitute, 1996. P. 60.
44 Командиры большого голода... С. 143.
45 См. анализ этих слухов в: Viola L. The Peasant Nightmare: Visions of Apoca
lypse in the Soviet Countryside // Journal of Modern History, 62, December 1990.
P. 747—770.
46 См.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 24.
47 Инструкция СПО ОГПУ от 19 марта 1933 г. цит. по: Виноградов В. Инфор
мационные материалы ОГПУ—НКВД за 1930—1934 гг. // Советская деревня гла
зами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 3, кн. 1. 1930—1931. С. 58. Речь Г. Ягоды от 20 ян
варя 1934 г. см.: Там же.
48 «Наши сводки таковы, — писал Ф. Дзержинский В. Менжинскому 24 де
кабря 1924 г., что они дают одностороннюю картину — сплошную чернь — без
правильной перспективы и без описания реальной нашей роли» (Советская дерев
ня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 2. 1923—1929. С. 7).
49 Речь Сталина на Ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 26 ноября 1934 г. // Тра
гедия советской деревни. Т. 4. (1934—1936). С. 323.
50 Сталинское Политбюро/ Сост. О. Хлевнюк, А. Квашонкин. М.: РОССПЭН,
1997. С. 146.

Археографическое предисловие
Во 2-й книге 3-го тома документальной серии «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД» публикуются информационные документы, раскрывающие различные аспекты жизни сельского населения СССР в 1932—1934 гг. В сборнике представлены документы центрального аппарата ОГПУ СССР, его республиканских органов (ГПУ республик) и местных органов (полномочных представительств ГПУ в различных регионах страны). В результате преобразований, произведенных в центральном аппарате в предшествующие годы, главным подразделением, собиравшим информацию о внутренней жизни страны, являлся Секретно-политический отдел ОГПУ (СПО), документы которого занимают основное место в данном сборнике. В центре и на местах в результате обработки полученной информации составлялись спецсводки и спецсообщения. Информирование ЦК ВКП(б) о ходе и результатах выполнения партийных решений, как правило, осуществлялось в форме докладных записок, адресованных И.В. Сталину.
По характеру информации публикуемые документы за 1932—1934 гг. можно условно разделить на несколько групп. Это, в первую очередь, документы, содержащие оперативную информацию: спецсводки, оперативно-информационные сводки, спецсправки и спецсообщения органов ОГПУ всех уровней. В поле зрения составителей впервые появилась и такая разновидность документа, типичная для делопроизводства военных учреждений, как рапорт. Так, в сборнике публикуется несколько рапортов начальника СПО руководству ОГПУ.
Особое место в материалах 1933—1934 гг. занимают сводки донесений заместителей начальников политотделов МТС по работе ОГПУ о продовольственном положении в колхозах, вредительстве, о недостатках в ремонте тракторного парка, в проведении уборки и др. (док. № 208, 216, 221, 226, 231, 241, 259 и др.).
В фондах ЦА ФСБ РФ выявлена сводка ОГПУ о настроениях делегатов Первого съезда колхозников-ударников, которая публикуется полностью (док. № 76), как и не менее важная и репрезентативная сводка писем из деревни в Красную армию (док. №81).
Вторую группу составили директивные документы центрального аппарата ОГПУ—НКВД. Циркуляры о «борьбе со спекулянтами» обращают на себя внимание ярко выраженным классовым характером содержащихся в них положений и, как следствие, отсутствием формулировок, обозначающих термины «спекуляция», «спекулянт». Из текста следует, что определение «кулак» автоматически означало обвинение в спекуляции. Одновременно в одном из циркуляров указывалось: «избегать ареста рабочих и лиц из близких нам социальных прослоек» (док. № 36, 40 и др.).
Комплекс директивных и информационных материалов органов ОГПУ о пресечении массового выезда крестьян из районов, пораженных голодом, публикуется в целостном виде и динамике (док. № 63, 72, 75, 90 и др.).
37

Важной особенностью представленных документов является то, что они освещают положение в деревне с разных точек зрения: во-первых, с позиции высшего руководства, во-вторых, отражают мнение исполнителей партийных директив, руководителей на местах и, наконец, отношение самих крестьян к коллективизации, «спускаемым» планам хлебозаготовок, к правительственным постановлениям по сельскому хозяйству (док. № 25, 27, 29, 31 и др.).
Документы показывают, что местные коммунисты испытывали растерянность, видя реальное положение с хлебом и невозможность выполнить полученные директивы. Часть из них находила выход из положения в искажении отчетных данных, но были и такие коммунисты, которые, остро чувствуя трагизм ситуации и не встречая понимания у вышестоящих руководителей, кончали жизнь самоубийством (док. № 186, 207 и др.).
Не менее трагична информация, содержащаяся в секретных сводках ОГПУ о продовольственных затруднениях в различных регионах России, Украины и Казахстана (док. № 85, 86, 93-97, 135, 169, 173, 176, 190, 193, 196, 203 и др.). Доступ к информации такого рода был жестко ограничен. Опубликованное в сборнике указание председателя ГПУ Украины В.А. Ба-лицкого в некоторой степени объясняет, почему сохранилось так мало письменных документальных источников о голоде 1933—1934 гг. Информация передавалась строго конфиденциально, секретность обусловливалась политическими и практическими соображениями (док. № 102).
Наряду со сводками, докладными записками и спецдонесениями публикуются справки и записки по прямому проводу с информацией оперативного характера о проведении разного рода кампаний на селе.
В сборнике представлены документы двух архивов: Центрального архива ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ) и Российского государственного архива экономики (РГАЭ). Все они публикуются впервые.
Подготовка документов к публикации проведена в соответствии с «Правилами издания исторических документов» (М., 1990) и с учетом археографических особенностей, зафиксированных в уже изданных томах данной серии.
Сборник построен по хронологическому принципу. Каждый документ имеет заголовок, в котором содержится информация о разновидности документа, его авторе, адресате, содержании и дате составления. В большинстве случаев документы имеют редакционные заголовки. Но учитывая неоднозначность и крайнюю идеологизированность использовавшихся терминов, а также следуя принципу историзма, составители стремились сохранить те заголовки, которые были даны документам в момент их создания. В этих случаях текст заголовков или их отдельные элементы приведены в кавычках.
При публикации сняты грифы «секретно» и «совершенно секретно», имеющиеся у всех публикуемых документов. Так же не воспроизводятся пометы делопроизводственного характера. Опущены данные рассылки спецсообщений СПО ОГПУ. Первыми среди их получателей значились руководители ОГПУ. Указание имен адресатов сохранено только в тех случаях, если это фамилии секретарей ЦК ВКЩб): И.В. Сталина, В.М. Моло-това, Л.М. Кагановича.
Незначительная часть публикуемых документов дается в извлечении. В таких случаях в заголовке документа указывается «из», а опущенный текст обозначается отточием. Информация, не относящаяся к теме сбор-
38

ника, изъята без оговорок. При необходимости содержание такой информации излагается в примечаниях. По этическим соображениям составителями при публикации опущены тексты с описанием случаев детоубийства, людоедства и трупоедства в районах, пораженных голодом.
Читателю следует учитывать и другие особенности формирования текста спецсводок и спецсообщений. Выступления на различных собраниях и высказывания в узком кругу рядовых коммунистов и беспартийных колхозников, многочисленные цитаты из которых включались в документы ОГПУ, зачастую звучат шероховато. Это совершенно естественно, таков был уровень грамотности как говоривших, так и сообщавших об этом. К тому же текст документов, пройдя промежуточные стадии обработки в местных органах и неоднократную перепечатку, нередко приобретал искажения. Готовя текст документов к публикации, составители ставили перед собой задачу максимального сохранения особенностей языка, характерных для этого исторического периода в целом и для сельской части населения в отдельности. Без оговорок исправлены только явные ошибки и опечатки.
Географические названия, в том числе названия деревень и сел, сверены по опубликованным справочникам и картам, хранящимся в РГВА. Проверены итоговые данные таблиц, выявленные расхождения в цифровых показателях приведены в текстуальных примечаниях.
К публикуемым документам составлен следующий научно-справочный аппарат: вводная статья, археографическое предисловие, примечания к тексту и содержанию документов, перечень публикуемых документов. Во второй книге помещены именной указатель, биографические комментарии и географический указатель, составленные к обеим книгам 3-го тома в целом.
Л.В. Борисова Н.М. Перемышленникова